Современный читатель редко обращается к латинскому оригиналу «De re aedificatoria». Последнее латинское издание вышло в свет 400 лет тому назад, в 1541 г. Строго же говоря, существует лишь одно издание, флорентийское 1485 г., так как оба других — и парижское 1522 г., и страсбургское 1541 г. — основаны на нем же.
Флорентийский инкунабул — большая библиографическая редкость.В тексте — ни одного рисунка, все напечатано сплошь без абзацев, без деления книг на главы. Глаз отдыхает только на прописной начальной букве, перевитой цветком и раскрашенной розовым, синим и золотом. Не приходится удивляться, что итальянский иллюстрированный перевод Бартоли затмил строгий и неприветливый латинский оригинал и память о нем стала настолько смутной и бледной, что в середине XVII в. Фреар де Шамбрэ мог серьезно принять иллюстрации Бартоли за иллюстрации самого Альберти.
Старинные авторы наделяли Альберти громкими похвальными эпитетами «флорентийского Витрувия», «ученейшего зодчего» и т. п.; ни один новейший историк эстетики не проходит мимо его трактата и не обходится без цитат из него. А между тем до сих пор нет критического издания латинского текста, хотя инкунабул 1485 г. кишит опечатками и недосмотрами. Ни один из переводчиков XVI- XX вв. также не обращался к рукописям, за исключением Тейера, который, впрочем, использовал ватиканский список для исправления всего двух-трех мест.
Так называемая итальянская редакция трактата Альберти не принадлежит ему. Не принадлежит ему и трактат «О пяти архитектурных ордерах».1 Таким образом, единственным источником, систематически излагающим архитектурную теорию Альберти, является латинская редакция «De re aedificatoria». Восстановить ее правильный текст и правильно понять текст — без этого представительного условия невозможно хоть сколько-нибудь углубленное изучение архитектурной теории Альберти.
Пишущий эти строки, в связи с русским переводом трактата, был вынужден на первых же этапах своей работы взяться именно за эту задачу. Рукописи были мне доступны. Но рукописи и не смогут разрешить всех многочисленных сомнений. Когда Бонуччи в XIX в., нападая на Бартоли за «произвольные изменения» текста, пожелал подарить публике другое произведение Альберти, «Математические забавы», в его «девственно-первичном виде», то оказалось, что эта «девственная» редакция полна бессмыслиц. В 1926 г. Тимпанаро пожелал привлечь еще один список, но наиболее темные места не прояснились и здесь. Так и с трактатом «О зодчестве». Автографа Альберти не сохранилось, а, кроме того, текст трактата не был им окончательно отделан и проверен.2
Поэтому ждать, что существующие рукописи разрешат все сомнения, не приходится.
При недоступности рукописей остается другой путь хотя бы для предварительного исправления текста: сличение текста Альберти с его источниками. Этот путь и был мною избран. Результаты моей работы опубликованы в русском издании Альберти. Первая попытка их обобщения сделана в моей статье «Источники трактата о зодчестве» там же. К ним достаточно отослать читателя. Лишь в самых общих чертах, нарочито сжато и сухо, позволяю себе охарактеризовать эти скитания по «кругам текстологического ада», без которых нельзя «увидеть звезды» — подлинные мысли Альберти. Для лучшей обозримости целого все доказательства, иллюстрации, примеры выделены шрифтом или помещены в сносках.
Инкунабул 1485 г. полон опечаток и недосмотров. Пострадали не только места, представляющие второстепенный интерес для архитектора. Сознавая всю важность числовых обозначений, Альберти несколько раз обращался с увещанием к переписчику не обозначать числа цифрами, а писать их прописью. Однако и эта мера предосторожности не уберегла текст от искажений.
Круглые храмы
Говоря о высоте круглых храмов, Альберти среди разных других вариантов указывает, что «наиболее опытные зодчие» делили площадь круглого участка на четыре части, «линию одной из них выпрямляли» и возводили стену «в отношении одиннадцати к четырем». Операция непонятна и породила столь же непонятное толкование Тейера. Мы найдем однако простое объяснение этому месту трактата, если вспомним, что число п в эпоху Возрождения по давней традиции принималось при практических расчетах равным 22Л. Тогда окружность будет равна 22Л D, а ее четверть — 1 Vi4 D. Следовательно, во-первых, вместо quattuor, четыре, следует читать quattuordecim, четырнадцать; следовательно, во-вторых, высота стены равна спрямленной четверти окружности, или и/и диаметра круглого храма.
В латинском инкунабуле есть дикие географические места, исправляемые лишь с географической картой в руках. Озеро Мерида оказывается в Месопотамии, Велинское озеро имеет сток к морю.
В латинском тексте Альберти читаем, что консул М. Курий Дентат отвел Велинское озеро в море — in mare, но достаточно бросить взгляд на географическую карту, чтобы найти правильное чтение: in Narem, в реку Нар, так как Велинское озеро находится слишком далеко от моря, а река Нар — рядом. Это прочтение подтверждается и письмом Цицерона к Аттику.3
Таких примеров можно было бы привести множество. Однако в большинстве случаев не может помочь простое обращение к географической карте или к математическим расчетам, как в приведенных примерах. Тогда помогает обращение к источникам. Сравнение с источниками позволяет, во-первых, установить наличие лакун в печатном тексте Альберти.
Например, в седьмой книге мы читаем, что «у евреев в законе отцов было написано: „Доступ в Храм пусть не будет по ступенькам. Ибо единый народ, посвятивший себя вере, во взаимном согласии и стремлении, единым Богом будет крепок и защищен»». Какая связь между отсутствием ступенек в храме и божественным заступничеством? Переводчики, правда, не смущались отсутствием такой связи и переводили дословно, но только обращение к Иосифу Флавию позволило установить наличие лакуны. У Флавия фраза читается так: «А в другом городе пусть у вас не будет ни жертвенника, ни храма, ибо Бог един и един народ еврейский».4
<Во-вторых> обращение к источникам позволяет исправить пунктуацию, без чего фраза зачастую остается вовсе невразумительной.5
В-третьих, обращение к источникам обнаруживает случаи, когда в тексте стоят почти рядом две формулировки одной и той же мысли, намечавшиеся, по-видимому, самим Альберти в его не вполне отделанной рукописи как варианты.6
Конъектуры, подсказываемые сопоставлением с источниками, сводятся подчас к изменению одной буквы, сразу превращая фразу из бессмысленной или мало понятной в совершенно ясную.7
До крайности искажено большинство собственных имен, однако в отношении их невозможно решить без обращения к рукописям, какие искажения принадлежат самому Альберти и какие — переписчику.8
Обращение к источникам, однако, не ограничивается задачами критики текста. Оно имеет еще большее практическое значение при его истолковании. Без обращения к источникам чаще всего нельзя правильно понять мысль Альберти.9
Одной из причин настоятельной необходимости обращения к источникам является лаконизм Альберти, нередко сжимающего текст древнего автора до невразумительности, причем выпадают существеннейшие логические звенья.
Так, например, Варрон говорит, что слово pater происходит от patefacere semen, далее он объясняет древнее название Юпитера, Diespiter, тем, что этот бог есть dies-pater, отец-день, наконец, указывает, что именно поэтому в крышах его храмов делается отверстие, позволяющее видеть день. У Альберти сказано, что храмы Юпитера имеют отверстие в крыше потому, что он «делает явным начала всех вещей».10 Еще более разительным примером является объяснение термина camera, происхождение которого Альберти основано на сходстве крестового свода с изогнутыми рогами. Понять фразу можно только в том случае, если иметь перед глазами текст «изогнутые рога», а от слова camurus и происходит camera. Альберти опустил самое важное слово camurus, заменив его словом inflexa, а потому весь ход рассуждения без обращения к источнику стал непонятным.11
Таковы немногие, наудачу взятые примеры борьбы за чистоту текста и его понимания. Начало источниковедческого изучения трактата Альберти относится к 1512 г., когда парижский издатель Робер Дюро поместил на полях две случайные ссылки на Плиния. В русском издании 1935-1937 гг. общее число параллельных мест и ссылок превышает 1000. Мы имеем поэтому возможность на основании новых данных пересмотреть некоторые традиционные оценки Альберти.
Манчини, а вслед за ним Мишель, пытался судить о степени влияния того или иного античного автора на основании статистики имен, упомянутых в книгах «О зодчестве».11 12
Углубленное исследование источников показывает, что упоминаемые в трактате имена — это лишь парадный фасад, далеко не соответствующий действительному положению вещей. Лишь в незначительном количестве случаев Альберти называл по имени цитированных или использованных им авторов. Называя авторов, он следовал требованиям литературной моды и новых литературных вкусов.
Так, например, в книге II гл. 6, говоря о лесных материалах, он пользовался больше всего Плинием, а между тем Плиния и Витрувия называет на протяжении главы по два раза, тогда как на новопереведенного Теофраста ссылается четыре раза.13
Во всем трактате Альберти лишь один раз называет Светония, между тем мне удалось обнаружить 15 цитат и заимствований из этого автора.14 Большое количество цитат из Платона может быть возведено к Цицерону и Евсевию, а не к Платону непосредственно, хотя Платон почти всегда назван по имени. В гораздо большей мере, нежели можно предполагать по упоминаниям Альберти использовал трактат Витрувия.
Но текст трактата не ограничивается парадным фасадом: он имеет историческую глубину. Изучение культуры Ренессанса за последние десятилетия подвело к проблеме ее связей с культурой Средневековья. Вазариевская концепция Ренессанса как безусловного и полного разрыва со Средневековьем и прямого безоговорочного обращения к традициям античности уже давно оставлена. О противоположных «медиевистских перегибах», умаляющих значение Ренессанса, мною было сказано во введении. Диалектическая трактовка вопроса дана Энгельсом, который определял Ренессанс как «величайший прогрессивный переворот»15 и который вместе с тем констатировал, что в позднем Средневековье произошло накопление массы новых фактов, обусловившей возможность появления систематической экспериментальной науки лишь с этого времени.16 «Главная задача, которая предстояла естествознанию в начавшемся теперь [со 2-й пол. XV в.] первом периоде его развития, заключалась в том, чтобы справиться с имевшимся налицо материалом».17 Mutatis mutandis это применимо к культуре Ренессанса в целом.
Детальное исследование источников Альберти позволило впервые в широком объеме раскрыть средневековый фон его трактата. Список имен, упоминаемых Альберти, должен быть дополнен именами авторов, которых он не упоминал, но сочинениями которых пользовался. Таковы Лактанций, Августин, Макробий, Боэций, Кассиодор, Прокопий, Леонардо Пизанский, Савасорда. К той же категории источников относится «Liber pontificalis». Отдельные сопоставления указывают на использование энциклопедии Исидора Севильского. Не исключена возможность использования «Opus ruralium commodo- rum» Пьера де Крешенци.18 Это есть то, что можно было бы назвать «позднеантичным и средневековым пластом» в «Десяти книгах о зодчестве» — пластом, который сознательно завуалирован автором трактата.
Трактатом «О зодчестве» пользовались как источником для биографии Альберти. В частности, на нем основывали гипотезы о дальних путешествиях Альберти. Произведенное мною исследование литературных источников трактата позволяет точнее определить диапазон его археологических наблюдений, отделив данные, почерпнутые из книг, от данных, основанных на автопсии.
Центральное место в трактате Альберти занимают архитектурные памятники императорского Рима. При их изучении Альберти основывался и на книжных источниках и на собственных обмерах. Чем дальше к северу от Рима, тем больше непосредственных наблюдений, тем меньше книжных источников; наоборот, вся южная Италия, Сицилия и Сардиния описаны на основании книг и только книг.20 Буркгардт говорит: «Греция существовала в XV в. лишь для коллекционеров, не для архитекторов. Еще более разительно то, что и греческие храмы на итальянской почве, в Пестуме, Селинунте, Агригенте и т. д. игнорировались».
Если взглянуть на города и местности к северу от Рима, то здесь картина будет обратная: преобладают непосредственные наблюдения, но они в большинстве случаев касаются либо мелочей и подробностей не архитектурного порядка, либо предметов инженерно-технических и геологических.
О Ферраре, где Альберти был в 1443 г. и где он давал свое заключение по проектам конной статуи герцога Никколо III, а может быть, и сам был причастен к постройке так называемой «Арки коня» и соборной колокольни,22 — о «Галлии», под которой некоторые переводчики и комментаторы понимали Францию XV в., удалось подыскать литературные параллели из древних авторов или же установить, что речь идет о «цизальпинской Галлии», то есть северной Италии. Столь же сомнительны предположения о путешествии в Испанию и Константинополь. Окончательное решение вопроса, разумеется, не может быть основано на обследовании лишь одного трактата, без привлечения новых данных биографического характера.
Ферраре Альберти в своем трактате сообщает только одно: «В Ферраре у реки По комаров в городе не так много, но за городом для непривычного они невыносимы». Точно так же об окрестностях родной Флоренции он может лишь сказать, что «в земле Флорентийской, в Этрурии, у реки Кла- тис есть участок, где на протяжении семи лет весьма твердые скалы, которыми он усеян, обращаются в глыбы земли» и что в Фьезоле, горном городе, «при копании тотчас показывается вода». О Римини, где Альберти перестраивал храм Св. Франциска в «языческий мавзолей»,23 где ему хорошо были известны и античный мост, и триумфальная арка, Альберти сообщает лишь: «Около Римини находится столь твердый гипс, что ты сказал бы — это мрамор или алебастр; из него я пробовал зубчатой пилой выпиливать плиты, весьма пригодные для облицовки». В связи с одними лишь геологическими наблюдениями говорится о Фаенце недалеко от Флоренции и об И моле недалеко от Болоньи.24 Единственно в связи с колодцами упоминаются <озеро> Больсена и Урбино.
Говоря о городах северной Италии, Альберти интересуется преимущественно вопросами санитарии и благоустройства: он отмечает, что жители Ливорно страдают от лихорадок, что в Сиене нет клоак, что в Венеции свалка устроена в лагунах, что огонь стекольных мастерских в Мурано «очищает воздух» и потому здесь редко бывают эпидемии, он одобряет вырубку рощи и расширение дороги около Равенны.
Устойчивость фундаментом
Множество наблюдений относится к инженерной геологии и устойчивости фундаментов: в Сиене огромные башни построены на твердой почве, без фундаментов ; в Болонье автор наблюдал фундаменты, обнаруженные при разборке «высокой и крепкой» башни ; в Местре он видел, как из-за рыхлости грунта башня провалилась в землю «до верхних бойниц» ; в Умбрии «древнее святилище, стоящее на ровном месте», значительно погрузилось в землю, точно так же как и мавзолей Теодориха в Равенне. В Венеции в Сан-Марко Альберти интересуется «колодцами», устроенными в основании храма, в Перудже и Вольтерре отмечает сильные оползни.
А когда Альберти говорит об искусственном орошении Веронской равнины, о системе каналов в бассейне реки По и о разливах той же реки, то эти упоминания о современной ему действительности причудливо вплетаются в ткань книжных цитат, свидетельств древних авторов об оросительных системах древней Месопотамии и Египта. Достаточно одного примера : «От Евфрата к Тигру были проведены многочисленные каналы, потому что русло первого было выше. Через всю Галлию, часть Италии, которая находится между низовьями По и Адидже, можно проплыть по каналам, ибо здесь равнина легко позволяет их строить. По словам Диодора, Птолемей, выплывая на корабле из Нила, открывал канал, а проплыв по нему, опять его закрывал».
Итак, ни в одном случае нет не только описания, но даже критической оценки или упоминания античных архитектурных памятников: в свидетельствах Альберти о северной Италии нет архитектуры как таковой.25
На первый взгляд, исключение как будто должна была бы представлять Тоскана или Этрурия. Из чувства своеобразного локального патриотизма Альберти проявлял особый интерес к древней Этрурии. Альберти упоминает и о стенах древних этрусских городов, и об этрусских гробницах, исписанных значками, значения которых «не ведает никто», и о «древнейших и превосходнейших письменных наставлениях, служивших руководством в древней Этрурии». Среди свидетельств, являющихся цитатами, выделяется довольно подробное описание гробницы Порсенны в Клузии, основанное на Плинии. Но Альберти критикует эту постройку как «диковинную и отнюдь не отвечающую разумным целям», а потому и здесь не может быть речи о каких-либо архитектурных образцах.26
Архитектурное значение для Альберти имело описание этрусского храма, данное Витрувием.27
Посылая проект церкви Сант Андреа мантуанскому маркизу Лодовико, Альберти писал: «Эта форма храма называлась у древних etruscum sacrum» :28 Однако свое понимание этрусского храма, описанного Витрувием, Альберти в значительной степени основывал на своих наблюдениях над базиликой Максентия и термами Диоклетиана в Риме.29
Серединой терм является, по его словам, «просторный и величественный атриум с целла- ми, имеющий очертания того храма, который мы называем этрусским». Таким образом, путь из Этрурии ведет к Риму.
Отвечая на критику предложенного им проекта купола Сан Франческо в Римини в письме к Маттео Пасти, Альберти писал: «Когда ты мне говоришь, что Манетто утверждает, будто купола должны быть в высоту вдвое больше своей ширины, я больше верю тому, кто сделал термы и Пантеон и всякие другие величайшие вещи, чем ему и гораздо больше разуму, чем человеку».30 Пропорции купола были задуманы Альберти в точном соответствии с Пантеоном. Пантеон являлся для него образцом и в других случаях. Он хвалил кессоны его сводов и одобрял мысль «превосходнейшего зодчего» устроить ниши в стенах, что «сократило расходы, уменьшило груз тяжестей, прибавив сооружению изящества». В основе описания типических терм лежат термы Диоклетиана.21 32 В основе альбертиевского «идеального моста» — мост Адриана, в основе его мавзолея — мавзолей Адриана, в основе его описания триумфальной арки — триумфальные арки Септимия Севера и Константина, в основе триумфальной колонны — колонны Траяна и Марка Аврелия. На канон дорического ордера Альберти оказал влияние ордер так называемой базилики Эмилия.22 При описании театра и амфитеатра не могли остаться без влияния гигантские руины Колизея. Альберти, видимо, изучал остатки цирков Максентия и Домициана.33
В словах Альберти о красивом десятиугольном участке можно усматривать намек на Минерву Медику. Уже из этих примеров видно, что громада сооружений императорского Рима затмевает архитектурные памятники всех других городов Италии. Тем самым Альберти оказывается в русле той традиции, которая была господствующей в XV в. Внимание архео- логов-антикваров, каковыми были Бьондо, Поджо, Эней Сильвий и др., и архитекторов, начиная с Брунеллески, еще до 1400 г. обмерившего вместе с Донателло остатки древних памятников, влеклось преимущественно к Риму.34
Альберти несколько раз упоминает о своих «обмерах» древних зданий.35 Все данные говорят за то, что Альберти обмерял всего более здания в самом Риме, в отличие, например, от Палладио, который описывает в своих «Четырех книгах об архитектуре» и Maison quarree в Ниме, и храмы в Поде, и храмы в Неаполе, и другие сооружения вне Рима.36
Разумеется, что, так же как и в случае литературных источников, нельзя основывать суждения исключительно на упоминании памятников. Альберти, например, лишь вскользь упоминает о мавзолее Адриана и тем не менее исходит в своем описании идеального мавзолея именно от него. Он не говорит о равеннских базиликах, между тем они не могли не отразиться на его общей концепции базилики.
Нельзя не отметить в заключение еще два места трактата Альберти, относящиеся к Аппиевой дороге и ее гробницам. В первом из них Альберти говорит: «…Что сказать про путников, которые идут по Аппиевой или по какой-нибудь другой военной дороге и видят, как чудесно они усеяны множеством памятников?» В другом читаем: «И можно видеть по всему Лациуму фамильные склепы с углублениями в стене, куда клали прах сожженных трупов, с эпитафией булочника, цирульника, повара, дядьки и других, причислявшихся к семье». Как отмечает О. Штейн, первый колумбарий был открыт около городских стен Рима между Аппиевой и Латинской дорогами в 1460-1463 гг. и в нем были обнаружены именно такие надписи с упоминанием булочника, цирульника и дядьки. См.: Stein, О. Die Architekturtheoretiker der italienischen Renaissance. Karlsruhe, 1914. S. 84 и 121 со ссылкой на Anonymus Maru- cellianus и CIL. Из сказанного Штейн, между прочим, делает заключение, что эта часть трактата была написана не ранее 1460-1468 гг. Для нас это доказательство интереса Альберти к эпиграфическому материалу. У Буркгардта в качестве самого раннего собирателя надписей указан Поджо ). Он же упоминает corpus надписей Амброзио Траверсари. Условия военного времени не позволили мне ближе обследовать вопрос об отношении Альберти к другим собирателям надписей XV в., в частности, ознакомиться с книгой Де Росси.
Однако одним из доказательств исключительного интереса Альберти к памятникам Рима служит его «Descriptio urbis Romae». Приведенные в нем полярные координаты позволили мне восстановить в основных чертах не дошедший до нас план.37 Показательно, что на плане обозначено большинство тех базилик, которые не названы в трактате и которые тем не менее не могли не оказать влияния на Альберти.38
Базилики христианского Рима находятся у Альберти в тени настолько, что не сразу удается разглядеть их черты. При реконструкции альбертиевского плана Рима мне невольно бросилось в глаза название «Ioannis ad Latinam», относящееся к базилике Сан-Джованни а Порта Латина у подножия Монде д’Оро. Малозначительной — unbedeutend — называет ее Буркгардт. Внимание мое эта базилика привлекла потому, что заставила вспомнить об одном месте трактата «О зодчестве», остававшемся до сего дня загадочным. В кн. I, гл. 8 Альберти писал: «Я хвалю также архитектора, который в Риме построил храм у Латоны, за то, что он хорошо обдумал здание и позаботился о подпорном сооружении, ибо угол участка он так повернул внутрь к нависшей горе, что угрожающую силу тяжести принимали две прямых стены и встречным углом делили и разбивали налегающую тяжесть». Переводчики — Лауро, Бартоли, Мартен и я — читали: Latonae templum, но, как известно, такого храма Латоны в Риме не было и нет. Дело, однако, обстоит весьма просто. Вместо ad latonam следует читать ad latinam. Загадочное ad расшифровывается при замене одной буквы: античный храм Латоны превращается в христианскую базилику у Латинских ворот. При проверке по современному плану оказалось, что положение базилики в точности отвечает описанию Альберти.39
