Особенно поучительно в этом отношении обратиться к идейному «отцу» новейшего конструктивизма Беттихеру. В своей вышедшей сто лет тому назад «Тектонике эллинов» Беттихер, впервые употребив в строго терминированном смысле обозначение «тектоника», проводил различие между «формой-ядром» и формой «художественной», причем всей своей терминологий давал явный повод мыслить их как реально раздельные формы. «Kernform каждого члена есть механически необходимая, статически функциональная схема, напротив, Kunstform есть лишь характеристика, поясняющая функцию. Эта характеристика делает, однако, наглядной не только собственное существо каждого члена, но и его отношение к примыкающим членам; она содержит и связь членов, вместе с ним действующих; и подобно тому, как механически все члены объединены в одно статическое единство, так соответственно связующие символы наглядно объединяют все члены в один-единственный нераздельный организм. Такая поясняющая характеристика является поэтому как бы оболочкой того или иного члена, символической атрибуцией его — decoratio, коарод».11
Или иначе: «Все телесные формы тектоники исходят из материально-необходимого>, из механического. Лишь только оно полностью и всесторонне исчерпано, привходит моральная или духовно-нравственная этическая потребность характеризовать в свою очередь и внешность необходимой телесной формы так, чтобы она совсем живая предстала перед глазами и в своем целостном проявлении, и в habitus’e всех отдельных частей и чтобы все отдельные части предстали связанными взаимно в одно совершенное законченное целое. Таким образом появляется художественная форма тела. Всякое другое добавление форм, не вытекающее строго из его существа, исключается как произвольное, не способное получить оправдание».12 В этом соответствии между Kernform и Kunstform и заключается понятие тектоники по Беттихеру.
Для того чтобы стало совершенно наглядным беттихеровское представление о Kernform как ядре, облекаемом привходящими позднее оболочками, декоративными одеждами, следует привести еще один отрывок. «Сначала для установленных пространственных границ, для статически необходимых пропорций тела мыслят себе ядро этого тела, или форму-ядро, заранее готовое в таком формальном разрезе, схеме, — ядро, которое в своей наготе уже совершенно исчерпывает тектоническую функцию, но вслед за тем показывают на этом ядре такие наружные черты, добавленные к нему или одевающие как бы в оболочку, образованную из этих форм, — черты, которые самим наглядным образом всесторонне изъясняют именно внутреннее или понятие. Это есть декоративная характеристика, орнаментальная оболочка схемы-ядра для той структурной части, которая образуется в своей сплошности из отдельных схематических форм, аналогичных друг другу по своему понятию. Это декоративное одеяние или характеристическая аттрибуция формы-ядра, поэтому никогда не выполняет материальной или структурной функции, а имеет лишь этическую цель: представить во вне в живой наглядности строительную функцию, которую физически выполняет единственно-функциональное ядро. Поэтому она символична, ибо вообще понятие ядра обозначается посредством аттрибуций или характеристик, которые наглядным образом вовне обозначают и по видимости выполняют то, что оно выполняет в действительности».13
Образы «одежды», «оболочки», с одной стороны, и «ядра» — с другой, дают повод мыслить их как реально, а не только мысленно разделимые элементы. Как правильно указывал Шмид-Ковар- жик,14 самые выражения «ядро», Kernform и т. д. способны ввести в заблуждение, создав представление будто до формы ядра можно добраться, стесывая и скалывая декоративные части. В целом ряде случаев, однако, явно видно, что подобная Kernform, форма-ядро, вообще не существует реально, а является абстрактно-схематической идеальной фигурой. Так, например, чистой Kernform для ножки стула является прямая вертикальная форма, отвечающая назначению и функции этой ножки. Но в креслах стиля «рококо» встречаются ножки, извивающиеся в разные стороны; в них нет прямого вертикального ядрау
которое можно было бы реально выделить из них, как, например, при желании можно было бы выделить структурное ядро из кариатид.15 Дело не в том, что хорошо и что плохо, допустимо или недопустимо. Важен в данном случае абстрактный характер функционального «ядра», его значение как «идеальной фигуры», отрешейной от конкретного многообразия индивидуальных вещей и от целостного восприятия реальной действительности.
Поучительно прислушаться к тому, что говорят инженеры и конструкторы. Схематически представив деревянную башню в виде рычага и рассчитав на этой основе необходимый вес каменных фундаментных блоков и нагрузку грунта, Ганфштенгель пишет:
«Мы дважды принимали башню за рычаг, причем один раз мы ее рассматривали как рычаг с точкой опоры в А, а в другой раз как рычаг с точкой опоры в В. Но из того, что мы из башни сделали два различных рычага, не следует, что мы можем сказать: башня „есть“ рычаг. Башня „есть» прежде всего не что иное, как башня. Но инженер, который желает ее построить, может по своему произволу представить ее в том или ином схематическом виде для того, чтобы ее наиболее целесообразным путем освободить от несущественных привходящих телесных ее форм и свести к возможно простой и элементарной схеме».16 Тот же автор иллюстрирует далее свою мысль, показывая на чертежах схемы различной степени абстрактности.
Придав своей триаде «необходимость—польза—красота» генетический смысл, Альберти дал повод к ошибочному гипостазированию «полезного» и «необходимого» как «ядра», а «украшения» — как «оболочки». И тем не менее именно генетическая трактовка Альберти имела в историческом отношении прогрессивный смысл. Только благодаря такому истолкованию Альберти мог установить связь и переходы между понятиями, приблизиться к живой диалектике, тогда как оставаясь в пределах схоластических, формально-логических определений каждого понятия порознь, он был бы лишен этой возможности. Генетическая трактовка проблемы была здесь лишь формой нового принципиального рассмотрения предмета в его существе. Ставя вопрос unde — откуда, Альберти по существу отвечал на вопрос quid — что. Генетический метод имел, однако, для Альберти значение не только теоретико-познавательное. Хорошим примером его практического применения является раздел трактата «О зодчестве», посвященный базилике. Альберти начинает с гипотетической реконструкции ее исторического развития: «Известно, что первоначально базилика была местом, куда сходились правители вершить суд. Для того чтобы придать этому месту большее достоинство, к нему был добавлен трибунал». Так Альберти называет абсиду. «Затем, чтобы оно было шире, так как первоначального помещения было недостаточно, кругом него добавили обширные внутренние портики, сначала простые, потом двойные. Кроме того, добавили еще другой неф поперек трибунала, который я называю causidica, потому что здесь находились толпы риторов и юристов. И эти нефы соединили между собой очертанием, подобным букве Т. Наконец, и для слуг были прибавлены наружные портики. Итак, базилика состоит из нефа и портиков».
Вспомним, что было сказано в главе IV о красоте и украшении и об определении последнего как чего-то «присоединяемого», как своего рода «дополнение» красоты. В той же главе на примере башни было показано, какую практическую роль это различение играло для Альберти при построении архитектурного организма. Всмотримся теперь в только что приведенный текст, относящийся к базилике. Нам не может не броситься в глаза настойчивое повторение глагола addere: additum, cir- cumaddidere, addidere, additae.
