Аналогия, подобие, пропорциональность обусловливают связь частей целого друг с другом, переход от одной части к другой. Этот же принцип аналогии сохраняет для Альберти свою силу при изменении абсолютных размеров целого.
В конце своего труда об архитектуре Витрувий приводит занимательный рассказ о родосском архитекторе Диогнете, имеющий целью иллюстрировать положение, что «не все возможно произвести одним и тем же способом, но одни вещи, сделанные по образцу небольшой модели, действуют одинаково и в большом размере, а для других не может быть модели, но их строят сами по себе; некоторые же таковы, что на модели кажутся правдоподобными, но, будучи увеличены, разваливаются». Альберти прошел мимо этого места Витрувия. Более того, в трактате «О живописи», говоря о «пропорциональных» фигурах, он в обобщенной форме развил учение об относительности большого и малого, о сохранении тех же пропорций в большом и малом. Он ссылается на «мнение тех философов, которые утверждают, что если бы небо, звезды, море, горы, все животные и все тела оказались, по воле божьей, наполовину меньше, то нам ничего не показалось бы уменьшенным ни в одной своей части». «Ибо большое, малое, длинное, короткое, высокое, низкое, широкое, узкое, светлое, темное, освещенное, погруженное в мрак и тому подобное, что философы обычно называют акциденциями, так как это может быть, а может и не быть добавлено к вещам, — все это таково, что познается через сравнение. Вергилий говорил, что Эней был на целые плечи выше других, но рядом с Полифемом он показался бы карликом».1 И несколько ранее: «Ты видишь, что маленький человек, конечно, может быть пропорционален большому: ведь одна и та же пропорция была между пядью и шагом, ступней и другими частями тела как у Евандра, так и у Геркулеса, который, как предполагал Авл Геллий, был выше ростом всех прочих людей. И точно так же в теле Геркулеса не было иных пропорций, чем в членах гиганта Антея, ибо и у того и другого сочетались одна и та же общая мера и порядок от руки до локтя и от локтя до головы, и так для каждого его члена. Подобным же образом находишь и в треугольнике такую меру, благодаря которому малый подобен большому во всем кроме величины».2
Наконец, в трактате «О зодчестве» мы читаем: «В больших зданиях должны быть и большие составные члены. Древние это соблюдали в такой мере, что даже кирпичи, как и все остальное, делали в общественных и просторных зданиях большими, нежели в частных». Эту мысль он повторял в другом месте : «…древние, как говорят, применяли кирпичи неодинаково в зданиях общественных и частных: большие применяли в зданиях общественных, из меньших же строили частные здания».
На протяжении своего архитектурного трактата Альберти много раз упоминает о колоссах, но ни из чего не видно, что колоссы меняют свои пропорции по мере своего роста. В этом отношении у него проявляется та же тенденция, которая с предельной отчетливостью была формулирована Помпонио Гаурико в его трактате о скульптуре.3
Гаурико не знал сочинения Альберти «О статуе»4 — прямая связь его мыслей с мыслями Альберти не может быть установлена, и тем не менее я позволю себе привести несколько характерных выдержек из его трактата.
Гаурико различает следующие категории статуй, исходя из их размеров: статуи, равные человеческому росту, большие, большие и наибольшие и, кроме того, малые, меньше и наименьшие.5 Чертеж Гаурико до нас не дошел и реконструирован мною на основании текста, так как реконструкция его издателя Брокгауза тексту не соответствует.
Гаурико превосходно отдавал себе отчет в том, что изменение масштаба влечет за собой изменение художественного эффекта. Он писал: «Причина такого различия [в величине. — В. 3.], как я полагаю, та, что меньшие статуи делались либо по недостатку средств, либо ради удобства переноски их, те же, которые вырастали ста, а иногда и более локтей, делались такими от избытка средств и из-за выдающегося достоинства персоны, ибо справедливо, чтобы те люди, которые превосходят других своим духом и властью, представлялись превосходными над прочими и по своему телесному достоинству»,6
Вслед за тем Гаурико оспаривал мнение «несведущих», будто статуи делались больших размеров только по той причине, чтобы они не казались уменьшенными на значительной высоте. Кроме того, он хорошо сознавал и разнообразие пропорции человеческого тела. «Мы говорим, — писал он, — о зрелом муже, а не о младенцах, рост которых равняется всего четырем лицам, ибо о человеческой соразмерности в различные возрасты в раннем, среднем, позднем младенчестве, отрочества, юности и старости — мы не могли бы привести ничего определенного»,7 И тем не менее «симметрия», то есть соразмерность, для всех смертных одна, за исключением разве только уродов, вроде тех карликов, которые служат народной потехой. Особенно существенен заключительный вывод Гаурико: «Intelligendum est autem eius modi symmetriam… de- prehendi in omnibus non secius quam enharmonicorum concentus in musicis instrumentis. Ut enim in cithara chordae si protenduntur, exa- cuetur accrescetque sonus, sin contra laxatae fuerint remittetur, eritque nihilaminus eadem numerorum proportion ita et heic sive accrescat quan- titas sive decrescat idem tamen ipse commensus extabit. — Следует знать, что такого рода симметрия обнаруживается во всех [людях], совершенно так же, как гармонические созвучия в музыкальных инструментах. Ибо, так же как в кифаре, если натянуть струны, то звук заостряется и повышается, а если, наоборот, ослабить — понижается, и тем не менее сохраняется то же числовое отношение, так и здесь, возрастает ли или убудет величина, соразмерность останется той же».8
Итак, переход от малого к большому равносилен переходу из одной музыкальной октавы в другую, транспозиции, не меняющей существа отношений.
Для лучшего уяснения позиция Альберти—Гаурико попробуем прибегнуть теперь к контрастному сопоставлению и сравнить, как и в предыдущей главе, Альберти с Галилеем. В своих «Discorsi», в самом начале «первого дня», Галилей ставит вопрос: почему «многие изобретения в машинах удаются в малом, но не применимы в большом масштабе».9
«Явную ошибку представляет мнение, что искусственные машины, как большие, так и малые, одинаково мощны и прочны, — говорит он. — С маленькими обелисками, колоннами и другими твердыми телами мы можем, например, обращаться свободно, наклоняя и поднимая их без риска сломать, в то время как в большом виде эти фигуры разлетелись бы при этом в куски и не от чего иного, как от собственного своего веса».10 11 Мы узнаем мысль Витрувия. Во «втором дне» Галилей говорит о том же: «Невозможна постройка судов, дворцов и храмов огромнейшей величины, коих весла, мачты, балки, железные скрепы — словом, все части держались бы прочно».и И, наоборот, «уменьшая размеры тела, мы не уменьшаем в такой же пропорции их прочности».12 Целым рядом примеров Галилей иллюстрирует свою мысль. «Дуб в 200 локтей вышиной не может поддерживать свои ветви совершенно так же, как дуб средней величины».13
«Природа не может произвести деревьев несоразмерной величины, так как ветви их, отягощенные собственным чрезвычайным весом, в конце концов сломались бы».14
«…природа не могла бы создать лошадь величиной в двадцать лошадей, или гиганта, в десять раз превышающего обычный человеческий рост иначе, как чудесным образом, или изменив в достаточной мере пропорции членов, в особенности костей, весьма и весьма усилив их по сравнению с пропорциями обычного скелета».15 «Невозможно представить себе костяка человека, лошади или другого существа слишком большой величины, который бы держался и соответствовал своему назначению: достигнуть чрезвычайной величины животные могли бы только в том случае, если бы вещество их костей было значительно прочнее и крепче, нежели обычное, или же если бы кости их изменились, соразмерно увеличившись в толщину, отчего животные по строению и виду производили бы впечатление чрезвычайной толщины.
Галилей сделал даже остроумную попытку на основании найденных им законов сопротивления материалов определить ту форму, которую имели бы кости великанов, при условии если они должны сохранить ту же прочность, что и кости обыкновенного человека, и поместил в своей книге любопытные изображения таких костей.
