В предисловии Альберти перечисляет те многочисленные изобретения и «благодеяния» архитектора, которые способствуют здоровью людей, «благоденствию», «удобству жизни», «безопасности государства» и «укреплению его могущества». На этом этапе появляются бани, термы, дороги, крепости, военные машины и т. д. и т. д. Необходимое не знает степеней, нет «более или менее необходимого», наоборот, полезное имеет степени, оно позволяет с большим или меньшим удобством и легкостью достигнуть поставленной цели. Здесь уже не простое удовлетворение насущных нужд простейшими первобытными средствами, между которыми не приходится выбирать, а сравнение различных возможных вариантов, предполагающее более высокий уровень культуры. Понятие «экономии» — отличительный признак этого второго этапа развития архитектуры. Здесь уже мы вправе говорить о большей и меньшей экономии, о свободном выборе между различными возможностями.6
Наконец, третий этап — наслаждение или красота. В сущности, все три указанные категории были для Альберти тремя стадиями овладения предметом. В «необходимости» не столько мы владели предметом, сколько предмет нами; как указывает самое слово и в русском, и в латинском языке, «необходимое» и «неизбежное» есть то, что нельзя обойти, чего нельзя избежать. Полезной вещью мы лишь пользуемся, она находится в нашем пользовании, но не является еще нашей собственностью. Мы делаем вещь своей только в наслаждении, и только здесь мы достигаем наиболее свободного отношения к ней. Так можно было бы передать основное отношение Альберти к трем установленным им категориям.7
Альберти говорил об этих категориях как о трех реальных этапах развития архитектуры: «Сначала, если я не ошибаюсь, люди стали строить, чтобы оградить себя и свое имущество от различных влияний непогоды. Достигнув этого, они не ограничились тем, что было необходимо для безопасности, но захотели и всего того, что способно создать удобства. Вслед за тем, поощряемые и увлекаемые удачами, они, наконец, придумали и постепенно овладели тем, что было способно доставлять им наслаждение ». Отсюда Альберти делал вывод: «Поэтому, если бы кто сказал, что одни здания созданы для необходимости, другие — для удобства, третьи — для наслаждения, пожалуй, сказал бы совершенно правильно».
И все же Альберти не мог указать зданий, служащих только «необходимости» или только «пользе» и только «наслаждению», наоборот, всегда был вынужден подчеркивать связь всех трех моментов. «Почти все это, думается мне, целиком относится к прочности и пользе ; однако, пренебрегая этим, мы создаем и величайшее уродство ». И наряду с констатацией связи норма: «Обеспечить необходимое просто и нетрудно, но где постройка лишена изящества, одни лишь удобства не доставят радости».
Говорит ли Альберти о свинце как кровельном материале, он отмечает его соответствие всем трем категориям: свинец — материал «долговечный, красивый и недорогой». Описывает ли он треугольные кирпичи, он не забывает указать, что в случае применения таких кирпичей «расходы уменьшались, сооружение становилось изящнее, а постройка прочнее». Ниши дают экономию в материале и способствуют красоте сооружения. Примером может служить Пантеон, в котором «превосходнейший зодчий», применив ниши, «сократил расходы, уменьшил груз тяжестей и придал сооружению изящество ». В куриях древних внутри по стенам «для красоты, но в значительной степени и для пользы » делались карнизы.8 Второй ярус колонн в базиликах ставится «для украшения, но и для пользы », так как благодаря замене стены колоннадой «при сохранении прочности костяка и внушительности здания нагрузка и стоимость стены значительно сокращается».
Словом, Альберти постоянно оперировал всеми тремя категориями, и гипотетически восстанавливаемая им реальная последовательность развития оказывалась в его глазах тем, что определяло логическую последовательность анализа. «Полагаю, будет очень хорошо, если, следуя природе самых вещей, мы начнем с того самого, к чему первоначально люди прибегали в строительном искусстве», — говорит он однажды. Таково было устремление Альберти — опереть последовательность понятий на действительное развитие вещей. Но фактически эта схема развития оказалась проекцией на действительность созданной им логической цепи понятий, и сам Альберти затруднился бы указать исторические эпохи, когда в зодчестве царила одна лишь «необходимость» или одна лишь «польза».9
Мы назвали три категории Альберти тремя стадиями овладения предметом. Это значит вместе с тем, что они были для него тремя этапами постижения предмета. Для гуманиста Альберти наиболее полное обладание предметом, наиболее конкретное постижение его дано в эстетическом наслаждении им или, точнее, в его конкретном художественном познании. Мы можем отдалить предмет от себя, рассматривать его более абстрактно, с одной лишь его стороны, с точки зрения его соответствия одной какой-нибудь нами поставленной цели, — тогда он становится предметом пользования. Наконец, мы можем рассматривать его наиболее абстрактно, выделяя в нем лишь первичный костяк необходимости, лишь моменты его принудительности по отношению к нам. Генетическая точка зрения, переплетаясь с принципиально-логической, создает аберрацию зрения: начинает казаться, что эстетическое есть позднейший добавок или наслоение на первично возникшем. На самом деле «необходимое» и «полезное» есть конкретное целое минус те или иные его качества.
Подобно тому как всякая точка в пространстве имеет три координаты и ее положение определяется только всеми тремя вместе, так и всякое сооружение имеет художественную, пусть отрицательную, «координату», и только совокупность всех трех «координат» — необходимости, пользы и красоты — дает целостное конкретное постижение его и оценку. Не три этапа или три раздельных акта оценки, следовательно, а один акт лежит в основе теории Альберти.
Трехчленное деление Альберти в известной мере соответствует различению прочности, пользы и красоты у Витрувия, которое этот автор устанавливает в I книге и которое он иллюстрирует во II, говоря о происхождении архитектуры. В ряде случаев Альберти вместо «необходимости» прямо говорит о «прочности». Особенно проступает близость к Витрувию в конце первой главы книги VI. Но у Альберти эти категории играют несравненно более значительную роль, а главное, нельзя не отметить и другого родства его мыслей: родства с мыслями античных ораторов, о чем дальше — в главе XI.
Итак, схема Альберти «необходимость — польза — красота» имеет не столько генетический, сколько принципиальный смысл: три момента не появляются один вслед за другим, а сосуществуют во всяком произведении, являясь его координатами. Но то обстоятельство, что этой принципиальной концепции была придана генетическая форма, имело исторически весьма серьезные последствия: оно укореняло представление, что моменты красоты и украшения можно удалить, снять с произведения как нечто позднее прившедшее. Представление о до-эстетической фазе как реальной исторической фазе вело неизбежно к гипостазированию конструктивного и эстетического как двух реальных, разъединенных моментов, искусственно склеенных, приклеенных друг к другу. Такое механическое склеивание действительно имело место в «неорганические», упадочнические периоды архитектуры. Но подобно тому, как в живой реальной речи не берутся сначала грамматический костяк или словарные значения слов, которые потом индивидуализируются и расцвечиваются, а, наоборот, словарь и грамматика — схема живой бесконечно варьирующей речи, точно так же любое, самое «конструктивное» сооружение уже имеет свою эстетическую, пусть даже отрицательную координату. «Конструктивное» не «обрастает» эстетическим, а появляется одновременно с ним, и лишь позднее может быть выделено из целого путем абстракции, но никак не путем физического разъединения. Именно так в живой индивидуализированной речи различных людей мы можем обнаружить взаимное родство и общие законы, которые не существуют реально наряду с этими индивидуальными формами, а существуют в них самих. Они могут быть абстрагированы в процессе исследования, но не вынуты реально, как скелет из живого тела.
Применяя слова Аристотеля, можно было бы сказать, что тогда «отдельно берется то, что в отдельности не дано».
Чтобы иллюстрировать живучесть дуалистической концепции, повод к которой был заложен уже у Альберти в его понимании «необходимости, пользы и красоты» как трех хронологических моментов одного процесса, можно сослаться хотя бы на Меймана, который говорит, что «всякая художественная форма должна обладать двумя признаками: она должна обращаться к фантазии и чувству и должна служить некоторым добавлением, плюсом к форме, обусловленной только целью».10 11
На самом деле, однако, правильнее было бы характеризовать функциональную форму как результат вычитания, чем художественную как результат «приплюсования» или сложения.
