Которые представлены, например, в десятитомном издании Хр. Вальца «Rhetores graeci», остались недоступными Альберти. Новего распоряжении были теоретические сочинения по риторике Цицерона и Квинтилиана, и их значение нельзя преуменьшать. В комментарии мною освещено влияние Цицерона на эстетику Альберти,4 Существо этого влияния сводится к следующему: определение «художественной идеи», различение «мнения» и «знания» и другие «платонические мотивы» Альберти восходят к Цицерону, а не к Платону непосредственно.5 Кардинальные понятия гармонии и размещения находят свои аналогии у Цицерона.6 Знаменитый цицеронский пример фронтона, сохраняющего свой смысл даже там, где не бывает дождя, хотя он и возник из необходимости дать сток дождевой воды, — пример, иллюстрирующий у Цицерона отношение полезного и эстетического, повторен у Альберти.7 Наконец, «похвала» кругу и сфере находит также свою аналогию в сочинениях Цицерона,8
а потому, добавим здесь, нет надобности сближать ее с аналогичной «похвалой» платоника Фичино: «Omnis mens figuram laudat rotendam. — Всякий ум хвалит фигуру круглую» и т. д.9
В момент написания комментария мне была недоступна книга Панофского «Идея».10 11
Эта книга, ставящая своей задачей проследить историю лишь одного понятия, естественно, не освещает вопроса об отношении Альберти к Цицерону во всей полноте. Нельзя не отметить, однако, что в той части, которая освещена Панофским, я независимо от него пришел к тем же выводам: у Альберти, как и у Цицерона, платоновская идея из трансцендентной метафизической сущности превращается в «прирожденную идею», существующую «в уме художника».11
У Панофского подробнее прослежен тот фон, на котором произошло это превращение у Цицерона, в частности, отмечено значение эллинистической философии, а именно стоиков, для которых идея уже не есть метафизическая «сущность», а «врожденное понятие». С этим интересно сопоставить, что понятие «размещение», как было отмечено мною в комментарии, также имеет стоические корни,
В комментарии вовсе не было отмечено влияние Квинтилиана, а потому на нем придется остановиться здесь подробнее. «Institutio oratoria» Квинтилиана была известна Альберти, как явствует из следующих строк трактата «О живописи»: «Квинтилиан говорил, что древние живописцы обводили солнечную тень и что из этого впоследствии и развилось это искусство».12
Несомненно, Квинтилиана имеет в виду Альберти в следующих строках своего трактата «О зодчестве»: «Как говорят, родителями искусств были случай и наблюдение, кормилицами — практика и опыт, а выросли они благодаря познанию и рассуждению. Так, говорят, на протяжении тысячелетий тысячами тысяч людей изобреталась медицина и также мореплавание, и большинство всех искусств подобного рода развивалось медленно и постепенно». У Квинтилиана читаем: «Природа дала начало речи, наблюдение дало начало искусству, ибо, как в медицине, люди, видя, что одно благоприятно для здоровья, другое — нет, путем таких наблюдений создали искусство, так и в языке, усмотрев, что одно полезно, а другое — нет, они заметили себе то, чему следует подражать и чего следует избегать, и к этому добавили кое-что по своему разумению, что потом было подтверждено практикой.
«Первое качество в зодчестве — судить правильно о том, что подобает », — утверждал Альберти. Точно так же и по Квинтилиану : оратор должен обращать внимание не только на то, что полезно, но и на то, что подобает. Еще раньше Цицерон говорил о том же: «…как в жизни, так и в речи, нет ничего труднее, чем предусмотреть то, что подобает, — rcpevov называют это греки, а мы называем decorum». Оратор, по Цицерону, должен позаботиться о подобающем не только в содержании мыслей, но и в словах, «ибо не о всяком положении, звании, власти, возрасте и не о всяком месте, времени или слушателе следует говорить в тех же словах или теми же фразами».
Длл Альберти в его трактате порядок рассмотрения зданий определялся рассмотрением того, «чем разнятся между собою люди», и главное внимание его было направлено на соответствие архитектурных форм «достоинству» каждого. Для Квинтилиана речь отражает ту же разницу между людьми. «Если ты пожелаешь различить виды речи, то найдешь едва ли не столько же форм душевного склада, сколько и форм телесных ». У всех народов один говорит красноречивее или сладкоречивее, чем другой, «и если бы этого не было, все были бы равны, всем подобало бы одно и то же ». «Но они говорят и сохраняют разницу между лицами, loquuntur et servant personarum discrimen».
В трактате «О живописи» Альберти писал: «Все должно отвечать достоинству. Было бы непристойным одевать Венеру и Минерву в солдатский плащ и Марса или Юпитера в женское платье».13 У Квинтилиана приводится следующий пример «неподобающего»: «Ожерельями, жемчугами и длинной одеждой, украшением женщин, обезображиваются мужи, и женщинам не к лицу триумфальное одеяние, почетнее которого ничего нельзя и придумать».
В трактате «О зодчестве» Альберти писал: «Части, находящиеся на своем месте… становятся красивее на вид, находящиеся в месте чуждом, их недостойном и им неподобающем, дурнеют, если были изящными, а если ими не были — вовсе порицаются». У Квинтилиана: «Что в одном месте великолепно, то в другом месте напы- щено. И то, что низко в отношении великих вещей, то является подходящим для меньших». И у него же : «Поскольку украшение речи разнообразно и разному соответствует разное, постольку, если это украшение не будет приноровлено к предметам и лицам, оно не только не придает блеска речи, но разрушит ее и смысл вещей извратит в противоположный». Одна из основных эстетико-архитектурных категорий Альберти — «размещение». По Квинтилиану при размещении слов особенно важно знать, «какое из них наиболее подходящее для данного места ».
Отношение между эстетическим и полезным мыслится Альберти в полном соответствии с представителями античной риторики. Прежде всего следует вспомнить классическое место из цицероновского «De oratore», где античный автор на многочисленных примерах пытался доказать, что в ораторском произведении, как и всюду, наиболее полезное чаще всего обладает и « наибольшим достоинством », и «наибольшим изяществом ». «У деревьев — ствол, ветви, листья существуют только ради того, чтобы сохранить и соблюсти в целости их природу, и тем не менее нет части, которая не была бы красивой ». Все части необходимы в корабле и все части красивы настолько, что создают представление, будто и придумано было все не ради одной лишь безопасности, но и ради наслаждения. «Колонны поддерживают храмы и портики; однако пользы в них не больше, чем достоинства. Не потребность в изяществе, а сама необходимость вынудила создать ту кровлю, которая венчает и Капитолий и другие храмы: дело в том, что когда стали размышлять, как устроить скаты крыши на обе стороны, дабы вода с нее стекала; признали пользу фронтона, сообщающего зданию вместе с тем и достоинство ; и вот почему, будь Капитолий построен в небесах, где дождя не бывает, оказалось бы, что без фронтона он всякого достоинства лишился бы ». Наконец, и в ораторском искусстве пунктуация речи была вызвана необходимостью делать передышку и набирать дух, но именно эти перерывы доставляют и удовольствие, а потому «даже в том случае, если бы мы могли говорить, не переводя дыхания, все-таки мы не пожелали бы сделать речь беспрерывной». ыВтом же сочинении читаем: «По большей части наиболее полезное, не знаю как, но оказывается и наиболее подобающим. Ведь для сохранения звучности голоса ничто не бывает полезнее, чем частое изменение, ничто не опаснее, чем постоянное, без перерыва напряжение сил. Не так ли? Что лучше чередования, разнообразия и перемены для нашего слуха и для приятности речи?» «Постепенное повышение голоса и полезно и приятно». В «Бруте» Цицерон развивает мысль о естественной необходимости, лежащей в основе ритма прозаической речи: «сама природа» как бы очерчивает границы периода, охватывает и замыкает фразу, которая, будучи ограничена подходящими словами, получается по большей части с тем вместе и ритмической. «Ибо и сам слух судит о том, где полное, где пустое, и дыхание, как некая необходимость, определяет границы словесного периода».
У Квинтилиана также можно найти немало аналогий к рассуждениям Альберти об отношении красоты к «конструктивному» и «полезному». «И разве плодовым деревьям не следует придавать красоту? — говорит Квинтилиан. — Кто будет это отрицать? Ведь сажать свои деревья я буду в порядке, с определенными промежутками. Что может быть более приятным для взора, чем квинкунция, которая является прямой, откуда на нее ни посмотреть? Но вместе с тем она и полезна, давая равномерный доступ влаги к земле. Возносящуюся вверх макушку оливкового дерева я буду подрезать железом; закругленная она будет красивее, но вместе с тем будет приносить и больше плодов на своих ветвях. Атлет, мышцы которого развило упражнение, прекрасен своим видом, но это самое дает ему и преимущества в состязании».
Альберти мыслил <<необходимость» как первую во времени стадию развития архитектуры. У римских теоретиков ораторского искусства точно так же речь возводится к первобытной необходимости своего «доэстетического существования». По Цицерону, изображенное ради необходимости — древнее, чем то, что изображено ради наслаждения: много веков назад речь была «голой и неотделанной», служа лишь для выражения мыслей, и лишь позднее появилась ритмичность, доставляющая «отраду слуху». По Квинтилиану, люди получили речь от самой природы, она усовершенствовалась и развилась под влиянием требований пользы и высшего развития достигла, благодаря «разуму и упражнению ». 14
Было указано, что категория «первобытной необходимости» у Альберти в значительной степени является абстракцией, ис- торической фикцией. Точно так же для античных ораторов реально существует речь во всем разнообразии своих индивидуальных оттенков, во всей полноте своего социального индивидуализированного бытия. Поэтому и для них, и для Альберти — в полном соответствии с духом латинского языка — ornament а являются не привходящими извне, излишними по существу «прикрасами», а чертами и деталями конкретной индивидуализирующейся реальности. Ornamenta в глазах Альберти не менее нужны, чем все остальное. «Ошибочной будет та постройка, — говорит он, — которой, хотя бы в устройстве ее фундаментов и не было ничего плохого, все же недоставало бы украшений и которую притом нельзя было бы сделать более совершенной посредством изящного выбора украшений, так как при кладке словно заботились только о том, чтобы она поддерживала крышу, и забыли о месте, где можно было бы наиболее подходящим и отчетливым образом разместить либо достойные колонны, либо красивые статуи, либо прелестные плиты и роспись, либо сверкащую отделку ».
Колонны возникли, по Альберти, для того, чтобы поддерживать крышу. Но, на его же взгляд, они — «первое украшение » во всем зодчестве. Одно из значений ornamentum в латинском языке — знак отличия, знак чести. В этом смысле говорится, например, об ornamenta praetoria, знаках отличия претора, ornamenta consularia, знаках отличия консула-триумфато- ра, и т. д. Именно ornamenta позволяют внешне отличить одного человека от другого, подчеркнуть его достоинство, dignitas. Переводя на современный язык, мы сказали бы: здание выражает не только свою конструкцию и свое утилитарное назначение, но и обладает социальновыразительными функциями.
Таким образом, архитектор, по Альберти, не прикован к конструктивному, главное его внимание направлено на свободное отношение к формам, возникающим на основе конструкции, и на переосмыслении этих форм под углом зрения новых целей: не отвлеченно конструктивная, а социальная целесообразность выступает здесь на первый план. Колонна из стойки, поддерживающей тяжесть, превращается в социальный знак, в слово. А всякое живое слово живого языка, по Альберти, в отличие от засушенного и отпрепарированного слова в словаре, всегда индивидуально и всегда предполагает свободное отношение к себе.
