В отличие от функций «несущих» являлись, таким образом, тем реальным содержанием, которое вкладывалось Альберти в сравнение обоих. Если вспомнить, что Альберти определял и стену и колонны одинаково, как нечто возникшее для «поддержания крыши»,35
то определение карниза, как своего рода крыши, означало для Альберти подчеркивание в нем принципиально новых моментов по сравнению с другими частями ордера.
Точно так же определение капители как «чаши» или «сосуда» основывалось не на простой изобразительной аналогии и не являлось простой метафорой, а оказывалось средством осмыслить архитектурную форму и функцию капители. Дорическую капитель Альберти мыслил как чашу, lanx, чашу, которая покрыта «четырехугольной покрышкой », и которую доряне «несколько приподняли», подложив или подставив «шейку». В ионической капители «чаша» сохранена, но вместо «шейки» ионяне внизу «добавили кору дерева, которая, свисая по обе стороны и свиваясь в завитки, облекала стороны чаш». Наконец, коринфяне в лице Каллимаха вместо «придавленных чаш» применили «очень высокий сосуд, окруженный листьями». Абак, кора, листья — все это «акциденции», или «добавления», каковыми, как мы знаем, являлись, по воззрению Альберти, «украшения» в отличие от «прекрасного», имманентно присущего самому телу. Завиток коринфской колонны в этом смысле существенно отличен от валют ионических: это не «кора», добавленная извне, а «ручки сосуда», тогда как волюты композитной капители, опять-таки нечто вроде «извне» добавленных» свитков.
Как бы ни объяснял Альберти возникновение частей и деталей капители, суть вопроса заключалась для него в оправдании ее «расширения кверху», в уразумении логики этого расширения и в уразумении архитектурно-функциональных связей между целым и его частями. Образная терминология не должна вводить в заблуждение и толковаться как стремление к изобразительности.
