При первом взгляде на архитектурную терминологию Альберти может показаться, что многие термины имеют изобразительный смысл: эхин дорической капители Альберти называет «чашей», ионийскую волюту толкует как «кору дерева, которая, свисая по обе стороны и свиваясь в завитки, облекает стороны чаши», в отношении коринфской капители он повторяет общеизвестную легенду Витрувия, то есть усматривает в основе этой капители «очень высокий сосуд, окруженный листьями», сосуд, «заросший листьями аканфа». Гутты или «капли» под триглифами дорического ордера Альберти, казалось бы, понимает как «изображение» особенностей деревянной конструкции, — как «шесть гвоздей», вбитых снизу для удержания поперечных балок, концы которых выступают из стены. Наконец, пользуясь терминами nextrum и torquis для обозначения листели и астрагала Альберти как будто опять играет натуралистическими мотивами.
На деле, однако, эхин не изображает чашу, гутты — гвозди, nextrum — повязку и т. д. Все они играют роль того или иного, аналогичны им, и, как во всякой аналогии, здесь наряду с тождеством имеется различие. Альберти не думает о подделке или имитации. Особенно ясно это видно из тех слов, которыми он предваряет вводимые им термины nextrum и torquis: «Нужно придумывать слова там, где не хватает обычных, и хорошо заимствовать сходные выражения от вещей сходных».
Поучительно в этом отношении сравнение с Витрувием, у которого, наоборот, резко подчеркнуты моменты подражания и изображения. Нет надобности приводить полностью всем известное место из его трактата, в котором он говорит о происхождении каменных форм ордера из деревянных конструкций. Достаточно привести только отдельные наиболее показательные выражения и обороты: «Мастера при постройке каменных и мраморных храмов подражали этому устройству в своих каменотесных работах », «почти таким же образом обтесывают и вырезают мутуны на каменных и мраморных постройках… в подражание стропилам », подобно тому, как мутулы являются «изображением выступов стропил, так в ионийских зданиях зубчики подражают выступам обрешетки», «если то, что в подлинике должно помещать над стропилами и прогонами, будет в воспроизведениях расположено под ними», «то, чего не может быть в подлиннике, не имеет права на существование и в воспроизведении » и т. д. Касаясь тех же вопросов, Альберти едва ли не единственный раз на протяжении всего трактата говорит о подражании: «Этот род украшения, как и все прочие многочисленные украшения… был первоначально придуман плотниками. Подражая этому, каменщики придали и каменным сооружением отменную красоту». Зато в других местах Альберти вовсе не подчеркивает момента подражания и изображения, особенно там, где естественнее всего было бы ожидать этого, а именно там, где он сравнивает деревянные колонны с каменными. Переход совершается у него путем простого «затем», «позднее», а все рассуждение завершается выводом: «то есть пользовались теми же средствами, которыми, как они видели, укреплялись и каменные колонны».
Альберти в конечном итоге интересовался вопросом о природе, или сущности, вещей. Это полностью применимо к генетическому выведению каменной архитектуры из деревянной. Генетические объяснения не служат Альберти основанием утверждать, что каменный ордер должен имитировать деревянный. Они оказываются средством проникнуть в архитектурную логику ордера, объяснить его сущность. Проводя аналогию между ордером в деревне и в камне, Альберти в конечном счете имел в виду то общее, что роднит деревянные и каменные колонны.
Мы до сего дня говорим о калькуляции или геометрии, хотя бы эта калькуляция производилась не на камешках, как у древних римлян, а на арифмометре и хотя бы геометрия не сводилась к землемерию. И такое словоупотребление не является простым лингвистическим рудиментом, пережитком, подобно «электрическому току», «кислороду» и т. п. терминам, которые только напоминают о тех временах, когда электричество мыслилось как действительная жидкость, а кислород как начало, производящее кислоты, — «кис- лотвор» называли его старые химики. Такое словоупотребление получает свою raison d’etre от того, что безразлично, производится ли калькуляция на камешках или на арифмометре, в обоих случаях сохраняется нечто общее. Так и в случае «деревянной» терминологии, применяемой Альберти к каменному ордеру.
Если гутты под триглифами в глазах Альберти были «гвоздями» или клиньями, вбитыми под поперечными балками для того, чтобы их поддерживать, то в данном случае для него существо вопроса заключалось не в дереве или в камне, а в конструктивной логике частей, в общем соотношении между несущими и несомым. Существо альбертиевской теории ордера заключается не в указаниях и советах, как делать волюты ионийских капителей или завитки коринфских, как по нижнему диаметру колонны построить все части ордера, а в попытке понять логику и необходимый порядок частей, то есть именно ordo, исходя из целого. Если бы Альберти ставил себе задачу дать практическую рецептуру, как это позднее сделал Виньола, то он последовательно рассматривал бы каждый ордер в отдельности. Между тем, он, как теоретик, по порядку сравнивает базы, архитравы, фризы, карнизы всех ордеров. Витрувианская «деревянная» теория служила ему в конечном итоге средством мотивировать и объяснить порядок частей.
Такая же конструктивно-логическая дифференциация лежит у Альберти в основе его различения частей и частиц. В отношении первых он выдвигает общее требование: ниже лежащая часть не должна заходить внутрь за отвес вышележащей.32
Наоборот, «частицы», или обломы, отличаются тем, что очертание их «выдается и выступает» и «при соединении обломов всегда руководятся тем, чтобы то, что выше, более выступало, чем нижнее». Совершенно очевидно, что в первом случае играли главную роль для Альберти соображения конструктивной прочности и под этим углом зрения в ордере выделялись под названием «частей» его конструктивные компоненты. Во втором случае Альберти не случайно назвал обломы «частицами украшений ». Речь шла о пластически-художественной моделировке отдельной части. При этом каждая часть трактовалась в известном смысле как некое новое меньшее целое, целое «второго порядка». Это видно хотя бы из дальнейшего анализа, который Альберти проводил, основываясь на характерном для него методе аналогий. Киматий, по Альберти, есть «верхнее очертание всякого облома ». Точно так же карниз есть «венец» здания, его corona, которая «исполняет роль крыши в отношении стен». Перефразируя Витрувия, Альберти говорит: «В стенках из кирпича-сырца делай карниз [,,венец“, corona] из кирпича обожженного, дабы все стекающее с верха крыши или из водосточных желобов не могло повредить и дабы стена была им защищена как крышей».33 И к карнизу, и к киматию непреложимо конструктивное требование Альберти: вышележащее не должно заходить за отвес нижележащего. Киматий, частица части, отделяя одну часть от другой, «венчает» отдельную часть, подобно тому, как карниз венчает все здание.34
