В эпоху перемен (это слово — «mutatio», — по свидетельству О. А. До- биаш-Рождественской,13
постоянно встречается в документах XII века) люди испытывали повышенную потребность в идеях, потому что стремились разобраться и найти ориентиры в сложной и изменчивой обстановке. Идеи жадно усваивались, они формировали людские настроения и определяли людские действия. Это был век гораздо более «идеологичный», чем предыдущий. Идеи были необходимы людям всех сословий и всех интеллектуальных уровней. В образованной среде ученики следовали за прославленными схоластами с неменьшим воодушевлением, чем слушатели проповедей крестового похода за Бернардом Клервоским. Эти схоласты бывали чаще всего магистрами частных школ. Такие школы стали с начала XII века появляться наряду с монастырскими и соборными школами в городах, прежде всего в Париже. Они существовали за счет платы, вносимой учениками. Зависимость благосостояния учителей от количества учеников побуждала их к соперничеству между собой, к борьбе за популярность. Средством борьбы служили публичные диспуты, где превосходство лучшего диалектика и оратора становилось для всех очевидным. В такой школе обучался и преподавал в молодости Пьер Абеляр (1079— 1142). О диспутах он повествует в автобиографии, названной «История моих бедствий», вспоминая, как он был удачливым и беспощадным соперником известного схоласта Гийома из Шампо. Дерзко вызывая его на спор и легко побеждая логикой и красноречием, Абеляр лишал его учеников и возбуждал в нем ту «жестокую зависть», которую считал впоследствии причиной всех своих бедствий. Далее Абеляр рассказывает, как в его зрелые годы ученики толпами стекались к нему в уединенное местечко «Параклет», куда он удалился после осуждения и сожжения на Су- ассанском соборе своего сочинения о Троице и двухлетнего заточения в монастыре Сен-Дени. О популярности Абеляра и его бунтарского учения возмущенно писал папе Бернард: «Мы вступили в опасные времена. У нас есть учители, прожужжавшие нам уши; учащиеся отвращают свой слух от истины и обращаются к небылицам. Имеется у нас во Франции монах, не подчиненный уставу, прелат, не имеющий забот, аббат, не сдерживаемый какими бы то ни было правилами, — Пьер Абеляр, который рассуждает с мальчиками и болтает с женщинами. Он преподносит своим приспешникам тайную воду и потаенный хлеб в книгах и вводит нечестивые новшества слов и суждений в свои проповеди. И он шествует не один, подобно Моисею, во мрак, где находится Бог, но с большой толпой своих учеников. На площадях и улицах ведутся споры о католической вере; о рождении от Девы, о таинстве алтаря, о непостижимой тайне Святой Троицы».14
Негодование Бернарда Клервоского свидетельствует о том, сколь различные воззрения сталкивались между собой в ту пору, какой острой была идейная борьба в клерикальной среде — носительнице образованности. В трактатах, автобиографиях, донесениях папе, а главным образом в письмах современники яростно нападали друг на друга. Так, осуждая аббата Клюни Петра Достопочтенного за обмирщение, Бернард характеризовал его следующим образом: «…проповедник нового евангелия, который прославляет похмелье, осуждает скудную трапезу, добровольную бедность называет бедствием; пост, бдение, молчание, ручной труд считает безумием, и наоборот, бездельничанье величает созерцанием и берет под свою защиту обжорство, любопытство и всякого рода неумеренность».15
Не менее страстно Петр Достопочтенный обличал цистерцианцев: «О, новое племя фарисеев, которые, чтобы отличиться от монахов почти всего мира, носят одежду необычного цвета, надеясь показать, что они белы, в то время как другие черны».16 Ему вторил Абеляр, обвиняя обоих своих гонителей— Бернарда и Норберта — в лицемерии и мстительности: «Мои старые враги, уже не имевшие сами по себе веса, возбудили против меня неких новых апостолов, которым все чрезвычайно доверяли. Из них один похвалялся тем, что он преобразовал жизнь уставных каноников, а другой — жизнь монахов. Странствуя по всему свету и проповедуя, эти два человека бесстыдно и жестоко нападали на меня и, насколько могли, успели сделать меня на некоторое время предметом ненависти не только духовных, но и светских властей».17
Находились, следовательно, в это время люди, которые противостояли могущественному Бернарду Клервоскому, хотя у него за спиной была папская курия, и открыто его порицали. Несмотря на принимавшиеся запретительные меры — возбуждение общественного мнения, донесения папе, даже двукратное осуждение сочинений Абеляра на церковных соборах (Суассон- ском в 1121 году и Сансском в 1140-м), — Абеляр был не менее популярен, чем Бернард. Поражения и бедствия, которые он терпел, лишь увеличивали число его приверженцев.
И Сугерий, несмотря на то что Бернард называл монастырь Сен-Дени «кузницей Вулкана», а самого аббата — Марфой, отринувшей созерцательность ради мирских дел,18 продолжал заниматься королевской политикой и историографией, а также заботиться о престиже и о хозяйстве своего монастыря. И монастырь Клюни оставался процветающим и влиятельным, а его аббат пользовался репутацией весьма благочестивого монаха. Папская курия в ту эпоху еще не могла выработать средств, которые были бы достаточными для подавления инакомыслия. До истребительных альбигойских войн, доминиканского ордена с его карательными функциями и осуждения аверроизма было еще далеко. Официальная идеология церкви не была безоговорочно доминирующей, авторитарной. Диалектический метод и мятежный дух Абеляра не меньше воздействовали на умы образованной части общества, чем проповеди Бернарда — на настроения масс. Множественность явлений, характерная для социальной и политической сфер жизни, обнаруживается столь же явственно и в идеологической сфере. Три выдающиеся и совершенно разные фигуры, одновременно действовавшие в этой сфере, характеризуют, хотя и не исчерпывают, диапазон воззрений и устремлений эпохи, а также диапазон интересов и свойств отдельной человеческой личности.
Пьер Абеляр, сформировавшийся в городской среде, наименее скованной сословными предписаниями, — самый революционный из деятелей своего времени. Рационалист, логик и диалектик в теологии, стремившийся разумом постигнуть догматы Священного писания. Человек, исполненный интеллектуальной гордыни, эгоцентричный, склонный к самоанализу, легко уязвимый.
Бернард Клервоский — ортодокс в своей нерассуждающей вере, беспощадное орудие католической церкви в преследовании инакомыслящих и инаковерующих, и вместе с тем мистик нового толка, нежный, лиричный, гуманизировавший представления о Божестве, способствовавший развитию культа Богоматери в его куртуазной редакции.
Аббат Сугерий — приверженец королевской политики, историограф королевской власти, можно даже сказать, ее мифотворец; осторожный дипломат и убежденный платоник, увлеченный популяризатор мистики Псевдо- Дионисия Ареопагита, трансформировавший ее в новую эстетику.
Такие характеры были порождены эпохой, когда в любой сфере жизни противостояли друг другу и противоборствовали противоположные силы и явления: централизаторские замыслы королевской власти и партикуляризм феодальной системы; демократизм городской среды и аристократизм среды феодальной; аристократизм крови старой знати и аристократизм духа знати новой, рыцарской; ортодоксия и вольномыслие, реализм и номинализм, схоластика и мистика. «Да и нет» — название, которое Абеляр дал одному из своих сочинений, является удачной формулой, приложимой ко всей эпохе, определяющей одну из основных ее черт — поляризацию сил, взглядов, тенденций.
Но всех трех идеологов объедйняют пафос, красноречие, страстность, огромный заряд эмоциональной энергии, которая реализовалась и в апологии их собственных воззрений, и в полемике с воззрениями противоположными. В этом они — тоже типичные представители своей эпохи. Все трое мыслили, чувствовали, действовали «со всей душой и силой». Эти слова папы Урбана II также могут служить своего рода формулой эпохи, выражающей интенсивность всех ее проявлений — борьбы социальных сил, идей, социальной подвижности и религиозной экзальтации масс.
