Альберти не было простым сосуществованием их. Драматизм теории Альберти заключался в том, что его архитектурное мировоззрение рождалось из борьбы двух устремлений, и трактат «О зодчестве» возник в поисках выхода из конфликта между «сущим» и «должным», между «действительным» и «возможным».
Каждому, читавшему трактат «О зодчестве», не могло не броситься в глаза, что мысль Альберти постоянно возвращается к одному вопросу, который, видимо, его особенно беспокоил и на который он не мог найти однозначного ответа: что же в конце концов лучше — государство и город, изолированные от других и трудно доступные для соседей, или, наоборот, связанные всеми возможными средствами с окружающими землями. В душе Альберти как будто постоянно боролись соображения военной безопасности и торговые интересы, — идеалы «замкнутой» военной автаркии и «открытого» торгового космополитизма. То же, как мы отмечали, и в отношении дворца «доброго правителя», который должен, по заявлению автора, находиться на равнине, быть «легко доступным», и который в дальнейшем ходе рассуждений все изолируется от «буйной толпы» и все выше поднимается на гору, уподобляясь крепости тирана. То же — в частных домах, где не нужны башни и зубцы, свидетельствующие о «зародившемся страхе или учиненной несправедливости», и где вместе с тем следует устраивать потаенные убежища, куда «при неблагоприятных обстоятельствах можно спасать серебро, одежду, да и себя самого, если того потребует лихое время».
В этих-то случаях и становится особенно наглядным, каким образом Альберти под углом зрения социальным осмыслял и переосмыслял физико-географические категории. Дважды Альберти возвращается к вопросу о преимуществах города, окруженного безлюдными границами, приводя множество примеров из древней истории и не решаясь дать твердого и прямого ответа. Ему не нравится Калигула, который задумал основать город «на недоступном Альпийском хребте», и он критикует Афонский проект Динократа с этой же точки зрения. Но перечень примеров он заканчивает следующим осторожным выводом: «Мне известно, что были народы, которые стремились, чтобы их границы вдаль и вширь были совершенно пустынны и безлюдны, с целью создать затруднения врагам. Заслуживают ли их доводы одобрения или нет, это мы рассудим в другом месте. Однако я не склонен их вовсе отвергать, если только это может быть на пользу в отношении общественном». А когда черед доходит до этого «другого места», Альберти остается столь же уклончивым: «Может быть… некоторые люди не будут отвергать суровых и трудно доступных местностей для основания городов, другие же, наоборот, пожелают пользоваться у себя благодеяниями и дарами природы так, чтобы ничего более не оставалось и желать для удовлетворения своих нужд или для удовольствия». Сам же он ограничивается указанием: «И уже, конечно, то, что полезно для жизни, приятнее иметь дома, чем привозить откуда-нибудь издалека».
