А это, порой, так накладно…» Особенно когда ты ничего не производишь, а лишь черпаешь из наследства. Вот и пустил с молотка, невзирая на однозначный запрет из семейного завещания когда-либо продавать имение Фанзоло, — пустил, чтобы поддержать привычный уровень жизни и ни в ком себе не отказывать. В разговоре с таксистом выяснилось еще одно пикантное обстоятельство, которому таксист, похоже, не придавал значения: в проданной ради услад вилле осталась жить во флигеле законная супруга графа с двумя детьми. Говорят, последнее слово граф-негоциант оставил за собой, высокопарно бросив покупателям в лицо: «За эти деньги я уступаю вам только акры поместья и кирпичи стен, Палладио я вам дарю».
Нам, историкам, так грустно оттого, что вилла Эмо оставалась единственной постройкой Палладио, на протяжении столетий непрерывно принадлежавшей той же семье, которая ее для себя и построила (наряду с Фоскари). Это значит, что существовала редчайшая оказия (в те дни, когда дом, будучи объектом Всемирного наследия, бывал открыт для посещений) соприкоснуться с живой историей, с самой Клио во плоти.
Поэзия старинных родов в том, что в них олицетворяется течение времени. Время — вещь метафизическая и абстрактная, и чем-то физическим и конкретным оно становится чрезвычайно редко. История тоже понятие расплывчатое до тех пор, пока не приобретает зримое обличье. Время и история становятся осязаемой наличностью только в подобных домах, и эти дома, в сущности, являются наиболее ощутимыми из всех возможных единиц измерения времени. Аристократия самым естественным, физиологически-натуральным и бытовым образом обналичивает в своих родовых гнездах Большую историю, веками верша ее и сохраняя в памяти портретов и гробниц, трофеев и орденов, в преданиях семейных хроник, в гордости осанки. Даже в титулах фиксируется не какая-то отвлеченная, а живая география: такие-то, владельцы Фанзоло. Холодок прикосновения к истории, ее настоящий запах и особую музыку исторического бытия удается услышать только в стенах, где с незапамятных времен висят облупившиеся фамильные портреты и тут же под кровать с балдахином задвинуты домашние тапочки с опушкой, а на тумбочке заложена градусником модная книжная новинка, второсортный детектив. Вот тогда при вас своим чередом течет выпуклый ток истории, — течет небрежно, на домашний лад и, пожалуй, способен слегка тряхнуть разрядом, не будучи обернут в изоленту «музейности». Только так и можно невзначай задеть сердцевину творящегося мифа (какова история), а отнюдь не в исторических музеях, где истории меньше всего, — там лишь экспонаты.
И хотя вся обстановка новыми владельцами — провинциальной банковской структурой — полностью сохранена (Леонардо Эмо-Каподилиста продал все вплоть до ковриков), офисный их менталитет умудрился вмиг выхолостить многовековой дух помещичьего быта. «Ибо нет в них страха Божия, незримо бытовавшего в хоромах при господах, — поколениями и поколениями властитель- ствовали они в этих местах, и одно уважение к толикой преемственности заставляет почтительно вздрагивать душу. Так почему-то вызывает уважение неувядший трехсотлетний дуб», — сказал бы Иван Бунин. Драгоценная аура дворянского гнезда испарилась от мелочей: при входе — церберша-кассирша на полставки, в комнатах услужливые проспектики на подставках, как в отделении банка, на самом видном месте радостно красуется нелепый рекламный стенд. Само собой, он загораживает лучший ракурс на фасад, даром что снимать запрещено. У ворот — часы приема. Во всем ощущается бесцеремонность нового присутствия, вносящего дурную раскрепощенность и отчуждение, — и входишь сюда по-другому: без мистического трепета от прикосновения к истории, до недавнего времени проживавшей по этому адресу. Но все-таки вилла так прекрасна, что заставляет отрешиться от грустных мыслей, благо пока не требуют от посетителей обувать тапочки на тесемочках.
…Для того, чтобы его легкомысленный потомок в XXI веке продал имение за какие-то 15 миллионов евро, в 1509 году Леонардо Эмо купил эти земли в разгар тотальной войны европейских государств против Венеции у перепугавшихся Барбариго, тоже венецианцев, как залог того, что «победа будет за нами». В победу эту Леонардо внес немалую лепту: в качестве венецианского воеводы во главе кавалерии он разбил авангард короля французов Франциска I под Брешией и защитил Падую от войск Максимилиана I Габсбурга, принудив австрийцев снять осаду.
Став сенатором, Леонардо Эмо имел все реквизиты, дабы претендовать на шапочку дожа, но интриганы дважды обошли его на выборах. Упустив дожеский трон и сладость высших почестей, полагающихся главе государства, Леонардо не стал расстраиваться да сетовать на судьбу — в конце концов, что такое очередной дож, как не пышно разодетая марионетка коллегиальных интересов, практически на историю не влияющая? Вместо этого по окончании войны Леонардо оперативно мелиорировал купленные земли и эксперимента ради насадил новый тогда злак кукурузу, чем свершил вполне историческое деяние для всего региона: весь север Италии до сих пор потребляет маисовую кашу, поленту, в качестве гарнира к каждому блюду, — она заменила хлеб. Леонардо собрался строить достойный дом, и уже осматривался в поиске подходящей кандидатуры архитектора, но отошел в мир иной, предоставив выбор своему внуку и наследнику, которого тоже звали Леонардо (Лунардо, по-венециански). Не исключено, что внук прислушался к мнению деда, заказав проект усадьбы именно Палладио. Или сыграло свою роль то обстоятельство, что матерью юного Эмо была Андриана Бадоэр, сестра заказчика виллы Бадоэр, которую Палладио строил в те же годы; кстати она близка к вилле Эмо по типологии.
Закончена вилла была в 1565 году, к свадьбе Лунардо-младшего с завидной невестой из клана Гри- мани, Корнелией. Этого Лунардо в 1574 году назначили ответственным за организацию приема в Венеции короля Франции Генриха III (для парадного въезда которого в город Палладио спроектировал триумфальную арку). Это он, Лунардо Эмо, подстроил пикантную встречу короля со знаменитой «королевой куртизанок» Викторией Франко, женщиной обильных талантов, из чего можно сделать предположение, что Лунардо был изрядным ценителем прекрасного пола и тонкостей древнейшей профессии, поскольку столь ответственную ми^ию венецианские власти не стали бы доверять человеку, поверхностно знакомому с миром венецианских цирцей.
Но обратимся к искусству. Перед нами, по общему мнению, одна из самых знаковых вилл Палладио. Историки архитектуры говорят: смелое и новое решение. Впрочем, это людям того времени смелость ее бросалась в глаза. Мы едва ли способны оценить прелесть новизны, уникальность и самобытность палладиевых «изобретений» (его любимое слово: так он называл свои чертежи — invenzioni), поскольку изобретения эти, по прошествии веков и многократных реплик и вариаций на тему, давно стали хрестоматийной схемой. Нам облик виллы Эмо сегодня кажется таким родным и знакомым оттого, что именно она — с ее классической триадой: лестница, колонны, треугольник фронтона плюс флигели по бокам и аллея — послужила прообразом множества усадеб в России и по всему миру.
Ренессанс не дорожил новизной во что бы то ни стало, уже в самом его имени заложено понятие возрождения чего-то бывшего. Вилла Эмо, сама по себе не имевшее прецедентов творение, скорее всего, появилась в голове у Палладио, когда тот вдумчиво штудировал в Риме руины древних построек — в частности, пытался реконструировать Термы императора Тита.
Новой, кроме прочего, была, как мы не устанем повторять, не только формула здания с абсолютной гармонией пропорций и целостностью ансамбля, а сама философия целостности и возвышенности так называемой жизни на природе. Целостности прежде всего этической: связь с землею и пребывание на лоне природы трактовалась гуманистами (всецело в духе Анакреонта и Горация) как благодать, отрезвляющая от суетного чада городской жизни, и как вещь бесконечно полезная и целительная для души. Разве это не единственно возможный для человека возврат к Золотому веку? Именно так рассуждал в одном открытом письме авторитетный литератор Альберто Лол- лио в 1543 году, противопоставляя urbs, постылый город с его греховностью и удручающей, перманентной ярмаркой тщеславия, незапятнанной rus и жизни в деревне, свободной от суеты и лукавства городской жизни. Зачин очень популярной пасторали той эпохи «Аркадия» жившего как раз в деревне под Неаполем поэта Саннадзаро, изданной в Венеции в 1502 году, — отказ героя от стеснительной жизни в городе в пользу безмятежной сельской идиллии. Так что государственная мудрость решения Серениссимы обратить свои взоры к земле была еще и в том, что кроме дивидендов для казны эта инициатива способствовала оздоровлению нравов морально зачумленной Венеции, заигравшейся в куртуазность и за этикетом и любезностями подзабывшей об этике.
Есть одиночество в глуши,
Вдали людей, вблизи природы — Полно задумчивой свободы,
Оно целебно для души…
Дворец семьи Эмо у церкви св. Магдалины в Венеции, XVII в., но в стиле XVI в.
Как во всех остальных виллах у Палладио, вилла Эмо призвана, конечно, услаждать взор своей идиллич- ностью, но не настолько, чтобы никто не догадался, где в этих стенах может давиться виноград или справляться какая-либо другая бытовая надобность, о чем Анакреонт с Горацием при всех воспеваниях радостей сельского бытия отнюдь не умалчивают тоже. Однако здесь, едва ли не в большей степени чем в других проектах, на Низменность практицизма разлит Абсолют красоты. Как?
Если в других своих проектах сельских усадеб Палладио кучковал хозяйственные пристройки вокруг двора-лужайки, по примеру средневековых замкнутых на себе хуторов, как он предлагал сделать на вилле Пизани в Баньоло, то тут он бесстрашно вытягивает их во фрунт и объединяет в одну мажорную линию. Конюшни, амбары, голубятни грациозно примкнули к господскому дому как полноправные части ансамбля. В таком решении есть известная социальная смелость и отсутствие снобизма, к чему способны одни настоящие, кровные баре. Это не всем дано. Например, те же горделивые и тщеславные богатеи Пизани не пошли на вопиющее сближение с низменным миром физического труда, и предпочли отодвинуть подальше от господского дома хозяйственные пристройки, которыми Палладио предлагал окружить усадьбу со двора. (Что само по себе не было его революционерским происком, а только возрождало древнеримский принцип структурирования виллы.) В таком контексте величественный портик виллы Эмо рисуется не самодовольным символом знатности фамилии (как у вилл Бадоэр или Корнаро) — нет, он лишь композиционная доминанта единого с хозяйственными флигелями комплекса.
Мысль Палладио тройственна. Во-первых, она отсылает к идеалу виллы как к некоему языческому капищу, храму сельских муз, воспетому Вергилием в «Буколиках». Такое типично ренессансное понимание близости природе, с подачи Античности, закрепляет изображенная на фреске прямо над входом в дом богиня земли и урожая Церера, покровительница плодородия: она прилегла в вестибюле с копной колосьев на голове, среди лопат и прочего инвентаря. Рабочие пристройки и зернохранилища, демонстративно отходящие непосредственно от господского дома, имеют в виду идеал «хорошего правления». Это во-вторых. Флигели же так обширны и, со своими арочками, так гармонично пропорциональны остальному дому, что внушают мысль о прочном благосостоянии хозяйства — и помещика, и его крестьян. Буколика буколикой, но при этом архитектура не упускает из виду социальную иерархию: свободностоящие колонны портика, соответствующие барскому дому, — явственно благородный элемент, эквивалент дворянства. А вот арочки, как взявшиеся за плечи коренастые крестьяне в хороводе, — это уже нечто из реалий «общинности». Это в-третьих.
Итак, в здании виллы заявлен, шершавым языком архитектуры, идеал сочетания здоровой жизни и общественной пользы. Как мы помним, внутриполитическая программа венецианского правительства того времени состояла в том, чтобы всеми средствами прививать вкус к земледелию. Архитектура виллы подчеркивает не социальную значимость вельможных Эмо где-то в столичной Венеции, вдали от здешних пажитей, но их функцию и авторитет здесь и сейчас. В стенах этой «сельскохозяйственной академии» обретается не сановник или феодал, а просвещенный агрикул, лидер на ниве методик рациональной возделки земли. Он знает толк в новейших технологиях ирригации и севооборота, рискнет на эксперимент в борьбе с паразитами и сорняками, привлекая опыт кол- лег-помещиков; он читает Варрона с Колумеллой и следит за специальной литературой по лесоводству, садоводству, коневодству. Теперь, в мирные времена, как раз на этой ниве пригодятся матери-Венеции навыки ее аристократии к организации, дисциплине и командованию.
…Земли графов Эмо пересекала старинная, еще древнеримская, дорога — виа Постумия, и ей был подчинен рисунок полей. Мановением руки Палладио вилла тоже подчинилась дороге: она ориентируется на эту античную ось как абсцисса к ординате, крест-накрест, что особенно заметно, если выйти на заднее крыльцо. Древнюю дорогу сопровождает сценографический кортеж деревьев аллеи — картина, знакомая нам по русским усадьбам.
Красивая мысль (Палладио ли, заказчика?) нанизать виллу на перспективу античной дороги хорошо считывается и сегодня. Но таково врожденное достоинство
месторасположения виллы, а вот за что несет ответственность архитектор, и только он, — так это детали. Особенных деталей здесь, казалось бы, и нет: окна даже не убраны в привычные наличники. Но как Палладио аранжирует крайние колонны портика! Они будто упакованы, вверну
ты в стены виллы, растворяясь в стене, словно стихающая музыка. При этом нарочно выбран самый простой из ордеров — тосканский: не потому ли, что простота это вернейший признак благородства?
В проекте Палладио заложена непринужденная барская семейственность, причастность хозяина к земле, в курсе природных циклов и обычаев крестьянского уклада. И даже герб Эмо на фронтоне, кажется, поддерживают две нимфы из окрестных рощ, настолько уютно и по-свойски улеглись они в тимпане…
Конечно, мы обознались — это никакие не нимфы, а Славы: у нимф не бывает крыльев. В любом случае, лоджия с храмовым фронтоном и родовым гербом не выпирает тщеславно и надменно, а скромно углублена в господский дом, как вестибюль: она вбирает в себя пейзаж, а не вторгается в него.
И крылья здесь не только у Слав. «Стихающая музыка» (помимо заглубления колонн) настойчиво подчеркнута Палладио в этой постройке на метафорическом уровне: он располагает по краям усадьбы флигели с голубятнями. Тем самым крылья постройки (термин флигель восходит, кстати, к немецкому Flugel, что значит «крыло птицы») как бы переходят в трепет крыльев голубей. Расходящиеся от господского дома взмахи крыл геометрически объединяют всю композицию воедино.
Вид с балкона заднего фасада виллы Эмо на древнеримскую дорогу Постумию, построенную консулом Постумием Альбином в 148 г. до н. э. вдоль всей Цезальпинской Галлии (ныне Паданская равнина) и связывавший два важнейших порта Древнего Рима
Симметричные домики голубятен повторяют в миниатюре куб господского дома. Эти два акцента вверх подчеркивают центр и работают на него, привнося динамический элемент, и здание не воспринимается скучно-статичным: оно будто одухотворено живым турбулентным потоком и взмывает какой-то диковинной птицей.
