Веронезе своим искусством создает некий общий временной пояс: мы видим на стенах фигурки пейзан, каких-то людей в охотничьих позах, вон стада бредут на водопой… Вполне мифологический ландшафт, что-то из сновидений Античности. Здесь можно покормить с руки гиппогрифа, вздремнул на косогоре фавн в обнимку с ореадой, пока затихла музыка из рощ, — Пан, бог Аркадии счастливой, натер себе свирелью губы.
Неожиданно замечаешь среди пейзажей и абрис виллы Барбаро, она непринужденно вписана в этот и буколический мир. За окнами тоже природа, конечно, но не облагороженная искусством; впрочем, рядом с этими пейзажами Веронезе она более священна, чем низменна, и странно, что на лужайке пасутся кони, а не пегасы или на худой конец кентавры. Здесь вас не посетят мысли об аграрной страде, о жнивье, посевах, яровых да пахотах. Скорее припомнится эклога из Вергилиевых «Буколик» про то, как пастухи поймали задремавшего на полянке бога к<;нтавра’ ГРавюРаЯна
Под стать этой мифологической закваске, внутри ограды виллы Барбаро мыслимы лишь беседы о бессмертном, не «о сенокосе и родне». Для таких как братья Барбаро, гуманистов высокой ступени посвящения в науки и литературу, загородный дом был пристанищем не сельских радостей, а радостей елисейских, — благодатной средой для диалога возвышенных умов. Мы среди своих, родных полубогов: авторов великих книг прошлого и еще живых друзей, кол- лег-гуманистов. По сравнению с этим духовным благоуханием (слова Пьетро Бембо), устоявшимся в стенах виллы, запах скошенной травы отдает лишь «плохими духами» (слова одного русского поэта). Нет, их интересует не пашня, а живительный воздух и золотые плоды из садов Гесперид.
Хотя Даниэле был большим другом Альвизе Корнаро, горячего сторонника развития земледелия, характер его виллы не столько рабочий, сколько идиллически-пасторальный, она создана для ученых досугов гуманиста вдали от пустопорожних треволнений этого мира. «Господский дом уединенный», где обретается «друг невинных наслаждений». Во всем чувствуется, что приоритет здесь не за хозяйством. Вместо возделывания угодий здесь «возделывают ум, культивируют научные занятия», si coltivano gli studi, опять прибегая к выражению Бембо. Если угодно, то была золотая праздность, или, говоря точными словами Цицерона, otium cum dignitate — досуг с достоинством, посвященный наукам, литературе и искусству. Конечно, такое времяпрепровождение гуманисты, и первым среди них Марсилио Фичино, большой пропагандист усадебной жизни, ни в коей мере не считали праздным. Даже сон, порождающий удивительные видения, по-своему активная деятельность. Даниэле Барбаро думал именно так, прямо посвятив свои досуги этому предмету — им была написана поэма «Наставление о снах» (1542). Так что, когда Тютчев говорит об итальянской вилле Блаженной тенью, тенью элисейской Она заснула в добрый час, — — то он имеет в виду большой сновидческий подвиг гуманиста. На вилле Барбаро все погружено в сей блаженный сон — в заветную мечту об общении с авторами великих книг прошлого и о единении между собою тех, кто предан искусствам. Они держат связь друг с другом через голову конфессий и столетий. Воображение гуманистов, следуя античным источникам, рисовало себе подобное содружество сродственных душ, — великих гениев рода человеческого и людей культуры в мифическом Элизиуме бессмертных. Для идеологии виллы на Западе миф Елисейских полей имел краеугольное значение, и недаром множество усадебных парков по всей Европе стремилось воссоздать некий идеальный пейзаж, который походил бы на тот самый, заветный Рай древних. «Блаженной тенью, тенью элисейской она заснула в добрый час».
Живопись Веронезе, изображающая с высокой степенью интимности мир богов, имеет свое идеальное продолжение в Нимфее: это водоем, где живут полубогини, влажнокудрые нимфы. Мир античных мифов как бы материализован в этом бассейне. (Пустующем, понятное дело, — нимф сейчас там нет: они только что плескались, но, завидев нас, проворно разбежались с криком «фу, туристы!»).
