Если фасад господского дома по пропорциям и силуэту рисунка — буквальная цитата из храмового зодчества древних римлян, то голубятни по пропорциям и силуэту рисунка — эхо церковного зодчества того времени. Сравните силуэты множества церквей той эпохи: Иль Джезу, Сант-Агостино или Сант-Аполлинаре в Риме (опять же, отметим подозрительную мысль продублировать церковный фасад, раскинув его по краям здания). Но при этом голубятни превращены в «церкви» отнюдь не в насмешку. Языком архитектуры тут выражен некий важный постулат. Дело в том, что в эпоху Ренессанса, возрождавшего древние идеалы греко-латинской культуры, очевидной становится истина об амбивалентности европейской культуры. Европа имеет две хромосомные ипостаси: античная культурная традиция и традиция христианская. И они не враждебны друг другу. Еще одна нотка примирения, звучащая в архитектурном облике этой экуменической виллы.
Та же идея двойственности и синтеза красиво артикулирована в палладианской церкви Сан Джорджо Маджоре в Венеции. В ней Палладио объединяет пропорции типового греческого храма с пропорциями типовой же раннехристианской базилики. Фасад этой церкви смело комбинирует оба силуэта. Получается, если перевести с архитектурного языка, объективное высказывание о двух началах европейской культуры — античности и христианстве, ибо здесь Афины как бы «наложены» на Иерусалим. Замешав их в одном флаконе, Палладио создает архитектурный портрет Европы. На вилле Барбаро — то же самое, только единство это явлено горизонтально: основной корпус виллы воспроизводит пропорции древнеримского храма, а голубятни по бокам от него восходят к пропорциям типичной церкви эпохи Контрреформации.
В Италии повсюду алтари, Бесконфликтный дуализм Европы (особенно Италии) ярко заявлен на вилле Барбаро. Но то, о чем лишь намекает фасад на уровне языка пропорций, до конца раскроется в убранстве интерьера. Внутри эта синкретическая смесь греко-латинского и иудео-христианского становится крепче. Стараниями живописца Веронезе.
Паоло Веронезе, истинный сын Возрождения, обладал удивительным даром — с задушевной фамильярностью сплавлять быт людей и небожителей в одну амальгаму. Сказалось присущее Веронезе незамутненное чувство Античности, которое в таком взаимоодушевлении этих двух миров и состоит. Веронезе размывает границу между (божественным) искусством и (низкой) жизнью, эффектным иллюзионистским приемом создавая впечатление, что стен нет и дом переходит в окружающий пейзаж, в котором запросто могли бы водиться сатиры и силены. Повседневность встроена в перспективу мифа, с которым она пребывает в полной гармонии — вот где самый радикальный экуменизм!
Главный зал визуально продолжается в «Нимфее», обиталище нимф, на уровне которого расположен. На потолке зала устроили пикник на облаках древние боги Олимпа. Даром что заказчик, Даниэле Барбаро, был лицом духовного звания, епископом. Но почему-то наличие в гостиной пантеона языческих божеств нисколько не оскорбляло его религиозного чувства. Некоторые усматривают в этом двоедушие заказчика. Напрасно; продолжая разговор, начатый на вилле Эмо, в очередной раз удостоверимся, что люди Ренессанса не чувствовали этой двойственности. Принципиальная святость искусства, как сплава духа и материи, была богословски освящена для них явлением Бога в человеческом теле, что уже само по себе выглядело очень антично. Кроме того что Античность была их второй культурной родиной, эпическая древность и легенды «занимательной Греции» не противоречили жизни по христианским понятиям. Добрососедский и мирный диалог между христианской этикой и античной мифологией вполне возможен и взаимополезен, что продемонстрировал еще Бок- каччо в своем труде «Генеалогия языческих богов» (1363), где он расшифровал образы богов как моральные иносказания.
