В качестве одного из наиболее фундаментальных факторов, определявших характер и исторической, и художественной ситуации второй половины XVII в., укажем общую потребность в духовном самоопределении. Зародившись еще в Смутное время, она была в огромной степени актуализирована Расколом. По мнению И.Л. Давыдовой, «вопрос об отношении к расколу встал буквально перед каждым православным. Ситуация выбора толкала к осмысленному волеизъявлению в области вероисповедания, к собственной оценке тех или иных установлений и обычаев». Выбор приходилось, в конечном счете, делать не только между официальной церковью и старообрядчеством, но и внутри самой официальной церкви, разделившейся как минимум на два боровшихся между собой лагеря по вопросам направления дальнейшего духовного и культурного пути России. «В стане реформаторов шла активнейшая полемика между умеренными традиционалистами «старомосковской партии», объединившимися с «грекофилами», и ориентированными на западноевропейскую культуру латин- ствующими (или «латинниками»)». Наиболее активно в это были вовлечены именно те слои общества, из которых происходили основные заказчики храмов. Храмостроение продолжало оставаться для них активной жизненной компонентой — и средством самоутверждения в обществе, и фактором личного религиозного благочестия.
Рост личностного самосознания — важное следствие этой ситуации духовного и культурного выбора, самоопределения, отмечаемое практически всеми исследователями. Думается, что в деле возведения храмов в условиях «деструкции» традиционных установлений именно оно стало играть роль своего рода «направляющей» — через личные духовно-культурные пристрастия и теперь уже эмансипирующиеся эстетические вкусы заказчиков.
Одной из самых характерных черт религиозного сознания исследуемого периода было серьезное ослабление, вплоть до утраты, той мистико-трансцендентной акцентированности, которая была характерна для русского средневе кового благочестия, особенно его «исихастского» периода. Ослабляется не только та самая «вертикаль», о которой говорит А. Вайгачев — вдоль которой строились в средние века отношения человека с Богом, но и иерархия этих взаимоотношений. Новый мистицизм получает более «горизонтальный» характер — божественное разлито во всех сферах бытия, в том числе и «низших», земных. Всякая тварь, как в капле воды, отражает присутствие и совершенство Творца, «всякое дыхание да хвалит Господа». Богословское обоснование подобного рода религиозного мироощущения можно найти у митрополита Дмитрия Ростовского. По его рассуждению «обыкло бо Священно писание и учители Творца часто сотворенным вещам уподобляти, и имена сотворенных вещей Богови при- писовати, называющи его ово огнем, ово солнцем, ово морем, ово златом», не потому, что Бог всем этим был, а для того, чтобы человек разумный, рассматривая эти вещи, «как по степеням ступая, приходил к познанию самого Творца», его бесконечного совершенства.
Наиболее «зеркально» утрата прежней «вертикальной» иерархичности религиозного сознания отразилась в изменении световой концепции храмового сооружения. Переносный смысл слова «вертикаль» в умозрительной конструкции в данном случае на редкость совпадает с буквальным в архитектурной конструкции. Световая вертикаль «амвон-купол», столь полно и композиционно, и семантически нагруженная в византийской и древнерусской храмовой архитектуре, прежде всего крестово-купольной, подвергается деакцентировке вплоть до полного отказа от нее в храмах XVII в. — особенно в храмах с сомкнутым сводом и слепыми главками. Отказ от световых глав не был, как известно, повсеместным, но их роль в символическом образе храма становится иной. Световая концепция уже не выражает идеи «восхождения» к Божественному Свету, запечатленной в классическом для Руси типе храма со ступенчато повышающимися подпружными арками (хотя именно от него взяла храмовая архитектура XVII в. свою символическую «маркировку» в виде горки кокошников). Не выражает и свойственной большим соборам XVI в. идеи торжественной залитости храмового пространства небесным светом (это отсутствует даже в больших «ретроспективных» монастырских соборах патриарха Никона на Валдае и на Кий-острове). Нарушается сама основа этих световых структур, состоявшая в четкой иерархичности купольного и оконного света: примат купола и подчиненное положение окна в качестве подателей света. Эта иерархия находилась в соответствующей увязке со структурой интерьера (и внешней разработки здания) в зависимости от выражаемой идеи. В XVII в. происходит полная инверсия — окно становится ведущей темой разработки светового образа храма, а за куполом оставляется второстепенная световая функция, вплоть до полной ее утраты. Можно смело утверждать, что к концу века происходит абсолютизация темы окна. На него переходят не только световые, но и семантические функции, которые уже активно сближаются с эстетическими.
