Князь Андрей, значительно преуспев, как известно, в борьбе с Киевом за перенесение общерусского центра с юга на север — в свое Суздальское княжество, и сознавая себя уже фактическим великим князем, хотел видеть возле себя и митрополита. Не имея возможности перевести к себе киевского митрополита, он решил создать новую митрополичью кафедру. Его кандидатом был некий Феодор, белый (женатый) священник. Он обладал начитанностью, красноречием, острым полемическим интеллектом, «дерзкой» энергией и честолюбием59. Князь Андрей провел его в положение «нареченного епископа Ростовского и Суздальского» и, надеясь на каноническую эрудицию Феодора и его напористость, отправил его в 1155 г. как ходатая к патриарху об открытии у себя независимой от Киева митрополии и вместе как нареченного у себя кандидата. Однако патриарх отказал князю Андрею, мотивировав свой отказ ссылкой на каноны, которые «совершенно запрещают изменять пределы митрополий и епископий»60. Феодор и стоявший за ним князь не покорились. Феодор стал самовластно пользоваться чином «нареченного» повелителя Ростово-Суздальской епархии.
Каков был «догматический» портрет Феодора? Присмотреться к нему в свете нашей темы имеет смысл прежде всего потому, что в годы его владычества и княжеского «фавора» (между 1155 и 1169 гг.)61 как раз и появились все основные храмовые сооружения Владимира и, следовательно, есть основания полагать его участие в их «программировании».
Одним из самых волновавших русскую церковь в это время догматических вопросов был вопрос о посте в среду и пятницу, если на них приходятся праздники. Феодор — в полном согласии с князем и, напротив, в противоречии с греческими епископами — занял активную антиаскетическую позицию, допуская в эти дни мясо и другие скоромные продукты62. Из послания патриарха Луки к Андрею Боголюбскому также явствует, что Феодор, будучи сам женат, отрицал монашество, как необходимое условие для архиерейства, а иногда — и вообще как таковое. Позиция Феодора была демонстративной. Как отрицатель черноризцев и представитель немонашеского меньшинства епископата он носил белую скуфью или даже полный белый клобук, за что получил прозвище «Фео- дорец белый клобучек». Интересно при этом, что, по мнению историка церкви, свободомыслие его не выходило из границ фактически существовавшего и допускавшегося тогда церковью — несмотря на запрещение брака для епископов 48 правилом Трулльского собора (691 г.), исключения из него встречались и в более поздние времена63.
Такая решительная и демонстративная антивизантийская настроенность приближенного к владимирскому князю архиерея, как и его последовательное неприятие аскетизма вполне могли отразиться и в смелой по своей новизне программе владимирских храмов.
Храмостроение Андрея Боголюбского, по существу, тоже было частью его церковно-политической борьбы (гораздо более успешной) за преобладание и государственное доминирование северо-восточных земель. Язык храмоздания изначально обладал огромным идеологическим авторитетом и политическим весом. Как отмечает один из русских социологов XIX века, построение храма само по себе было вещью статусной для города еще с родоплеменных времен. Города, имевшие культовые центры, имели гораздо более высокое политическое значение, нежели не имевшие такового64. Храм был своего рода сакральным аргументом этого статуса. Христианская традиция в ее воспринятом от Византии варианте укрепила и расширила храмовые «полномочия», выведя их на абсолютно новое качество, в том числе вероисповедническое, чему свидетельством стало храмовое зодчество Киевской Руси и особенно его Софийская группа. Однако политическое раздробление Руси с сопровождавшим его нравственным «откатом», ясно осознаваемым в свете уже проникших в духовное сознание новых религиозных установок, вновь актуализировало проблему сакрального авторитета и нравственного оправдания, особенно в борьбе за удельное первенство. Инструментарий уже имелся, требовалось его обновленное осмысление.
