Приподнят он мощным пандусом, крепко связующим портик со всей территорией перед усадьбой. Здание вырастает из этой земли, выкристаллизовавшись из почвы, точно некое биосейсмическое образование. Трамплин пандуса (недаром на пандусе нет ступеней) — будто взлетная полоса. Все поместье, все борозды его полей сжались перед господскими сенями до ковровой дорожки этой взлетной полосы, и всей совокупностью борозд поместье дает взлет Его Превосходительству Портику с фронтоном. Если посмотреть с точки зрения Его Превосходительства, та же «ковровая дорожка» читается так: сейчас выйдет барин и, как новый бог окрестных лугов, снизойдет к ним по красной дорожке. Церера над входом ласково глядит вослед: «Мой жрец и возлюбленный».
В вытянутости усадьбы есть, впрочем, что-то подозрительно парадное: будто дается смотр полевым работам, приехал Потемкин. Кстати, о потемкинской деревне: фотографий заднего фасада виллы Эмо вы не найдете ни в каких изданиях, кроме самых узкоспециальных. Потому что там не на что смотреть. Палладио решительно выпустил его из виду — тыльный фасад не берется в расчет даже в его чертежах. Заглянем: что там? И с изумлением обнаружим сзади не имеющую ничего общего с выспренным передним фасадом стену, совсем невыразительную и как будто взятую от какой-то другой анонимной постройки промышленного типа. Скре- пя сердце понимаешь, что имел в виду английский эстет Джон Рёскин, ненавидевший Палладио и считавший, что все искусство Возрождения работает исключительно на зрителя, на человеческую, слишком человеческую «точку зрения», а не на Бога. Такое демонстративное искусство отчитывается лишь перед зрителем, а не перед Всевидящим. Он понял это (задолго до о. Флоренского, тоже не жаловавшего искусство Возрождения), когда, исследуя мраморный саркофаг одного ренессансного дожа, заглянул по ту сторону повернутого к зрителю тонко вытесанного профиля — и что же? С его тыльной стороны был сырой неотделанный камень. А зачем, мол, стараться? Ведь публика все равно никогда не увидит… Нет, увольте! — протестует Рёскин, так не поступали средневековые мастера, у них Бог видит всё, Deus videt omnia, и недоступное взору, в страхе Господнем, отделывали не менее тщательно. Рёскин считал, что любое «фасадное» искусство дискредитирует его творца, является художественно нечестивым и заслуживает презрения. Оно не имеет в виду Бога, заключает наш благочестивый эстет, и потому несостоятельно.
В случае с виллой Эмо невольно приходится отдать должное суровости Рёскина, — она определенно рассчитана на лицевой фасад. Это и впрямь довольно потемкинский проект. Но о несостоятельности говорить рано; в вилле Эмо скрыта некая интрига, эту «лицеви- тость» оправдывающая.
Учитывая особенности просторного пейзажа, в который она встроена, вилла получилась правильного калибра. Другое дело — ее масштаб относительно человека. Прямо скажем, она не соотносится с ним никак.
Издалека, на глаз, вилла кажется довольно скромной по размерам. Кажется так потому, что с расстояния принимаешь ее окна и колонны за «нормальные». Прикидывая размеры, мысленно оцениваешь строение по привычным, «человеческим» пропорциям усадебного дома и с этим критерием приходишь к неверному мнению о его габаритах. Сбивает с толку и масштаб фигур Слав в тимпане, которых мы непроизвольно соотносим с размерами собственного тела (тогда как Славы — исполинские). В неверности расчета убеждаешься, только приблизившись к вилле вплотную — она создана если не для богов, то уж для полубогов точно.
При входе в гостиную бросается в глаза серебряно-бордовый герб рода, в картуше красивого рисунка, с мечом и булавой (он снят с военной галеры, некогда оснащенной владельцами виллы против турок на собственные средства). Славный герб, овеянный легендами. Вспоминаются деяния графов Эмо.
Как один из них в 1380 году отчаянно защищал венецианский пригород-форпост Кьоджу от генуэзцев, в восемь раз превосходящих по численности, или как в 1509-м Леонардо Эмо наголову разбил французов короля Франциска I и потом задал перцу австриякам под Падуей… И разве не просияло это имя во время Третьего крестового похода, в 1180-м, когда братья Эмо бились во главе отряда рыцарей против неверных и покрыли себя неувядающей славой? Так что не простые тут живут люди. Как подумаешь, впору сделать колонны портика еще более внушительными.
В декоре виллы тоже все иносказательно шепчет о славе. К примеру, идиллическая сцена с Гераклом, где мускулистый полубог обнимает свою возлюбленную нимфу с выдающимся крестцом и манерными пальчиками, при трупе только что убитого им кентавра-нимфо- мана, посягавшего на оную. Не прообразом ли ему тот Эмо, который защитил красавицу Венецию в 1380 году от роковых посягновений, похуже кентавровых? Перед нами зашифрованное признание в любви к Венеции. В любви деятельной и продемонстрированной на поле брани.
