В городе VII— VIII веков вполне оформилась программа некоего общественного центра. При сопоставлении с данными письменных источников пянджикентские общественные комплексы более всего напоминают «дома огня», отмеченные ал-Бируни.
Это был прообраз «алоу-хона» горных таджиков, места сходок мужчин города (или данного квартала). Функции алоу-хона таджиков, этого своеобразного клуба-мечети, были весьма разнообразны: здесь собирались вокруг огня решать дела общинные и частные, на молитву, для общей трапезы в праздник и будни.
Здесь же останавливались путники. Характерно, что и таджикские алоу-хона в своих минимальных масштабах смыкаются по типу с обычными мехмонхона. Думается, однако, что при наличии развитого ансамбля культовых зданий в пянджикентских алоухона культовые функции в известной мере также могли иметь место.
В социальном облике пянджикентских алоу — хона, разумеется, еще далеко не все ясно. Прежде всего интересно то обстоятельство, что их найдено три — по числу богатых жилых комплексов восточной части шахристана. Нужно ли отсюда заключить, что каждый такой общественный центр принадлежал определенному жилому комплексу и его обслужил?
Это представляется довольно вероятным и находит близкое соответствие в этнографических материалах: в старых кварталах городов Средней Азии, особенно ферганских, встречаются объединения дворов родственных семей, имевших одну общую мехмонхону; алоухона также могли быть квартальными. Однако при наличии общей мехмонхоны в современном народном жилище отдельные семьи ее не имеют.
Здание IX пянджикентского шахристана, действительно, не обнаруживает пока частных приемных залов; но в зданиях III и VI они, как мы видели, имеются. Затем, как уже оказано выше, в облике общественных учреждений древнего Пянджикента намечаются некоторые оттенки. И если зал здания IX целиком подходит под определение «алоухона», то общественный центр здания III выделяется из других своей слишком непосредственной связью с внешним пространством.
Может быть здесь мы имеем дело с каким-то учреждением более открытого типа. Наконец, общественный зал здания VI по-своему отличается от двух других. Здесь на первом плане стояли, по-видимому, не огонь и трапеза (хотя следы костра и видны на полу среди зала) — просторная эстрада осталась чистой и незаполненной.
Основываясь на большом числе найденных в зале игральных костей — бараньих астрагалов, можно допустить, что здесь помещался своего рода игорный клуб, причем просторная эстрада служила для игры, а на верхней ее ступени размещались зрители. Кстати, косвенным подтверждением этой версии служит изображенная в живописи западной стены зала сцена игры в нарды. ? Можно ожидать, что вопрос о назначении обнаруженных общественных центров древнего Пянджикента разъяснится при дальнейших раскопках.
Общественные центры Пянджикента не были исключительно связаны с жилыми кварталами. В значительной степени носили общественный характер и храмовые комплексы с их обширным двором, суфами вдоль ограды, с их гостеприимными, обращенными на площадь, айванами. Эта черта подмечена А. М. Беленицким, который пишет: «Храмы представляют собой не только место молитвенных собраний. Они были приспособлены к тому, чтобы служить своеобразным форумом для различных собраний горожан».
Площадь (вернее площади) перед храмами являлись несомненно также важным общественным узлом города. По этому поводу уместно еще раз вспомнить алоухона таджиков, да и обычные квартальные мечети среднеазиатских городов, объединявшие культовые и общественные функции. Не исключено, что в свое время на городище будет обнаружен «дом правления», который должен представлять собой, по Истахри, самостоятельное здание. Открытые в застройке раннефеодального города общественные элементы представляют огромный интерес не только в качестве архитектурного типа, но и как материал для понимания социальной жизни города. По письменным источникам, в Средней Азии времен арабского завоевания были «дома огня» и «дома идолов». Однако формы этих культовых зданий долгое время оставались неизвестными. История изучения домусульманского храма развертывается фактически в последние годы. О полной неосвещенности вопроса свидетельствуют появлявшиеся не так давно в литературе фантастические версии о «подземных храмах» или о культовом назначении гофрированных зданий типа мервских Кыз-кала. Первые этапы работ Южно-Туркменистанской комплексной экспедиции дали материал лишь для предположительных высказываний о постройках культового назначения, и только впоследствии представилась возможность определить в качестве «заупокойного храма» одно из зданий некрополя парфянской Нисы. Облик предполагаемых буддийских храмов Айртама остался невыясненным, что можно сказать также о буддийской часовне Баласагуна по материалам 1939—1940 годов и буддийской кумирне Мерва.
