В 1918 г. архитектурная мастерская при строительном отделе Московского городского совета подготовила первую схему перепланировки Москвы (один из участников работы — архит. И. Жолтовский). Основная ее идея — сохранить структуру исторически сложившегося радиально-кольцевого плана. Она трансформирована в соответствии с моделями, предлагавшимися последователями движения «городов-садов» — территорию города предполагалось расчленить зелеными кольцами и клиньями, проходящими по радиусам от периферии до центра. Предвидимую остроту транспортной проблемы намечалось снять устройством разветвленной сети метрополитена.
Под руководством А. Щусева схема была доработана как план «Новая Москва» (1924) группой архитекторов, ставших лидерами московского архитектурного авангарда. Солидно разработанных прогнозов социально-экономического развития города не было, основывались на интуиции, действуя, в конечном счете, методами создания утопических моделей. Главная идея проекта — выявить и продолжить определившиеся направления развития. Центр мыслился, по выражению Щусева, напоминающим «солнечную лучевую систему» с главным ядром и специализированными центрами на периферии. Основная масса застройки виделась авторами возрождающей пространственные характеристики «допромышленной» Москвы классицизма — невысокой и неплотной, пронизанной зеленью. Над спокойными рядами жилых построек доминировали сложные объемы храмов и других памятников русской архитектуры, характер которых воспринимали и новые монументальные сооружения. Проект формировался как ретроспективная утопия, ностальгическое видение никогда не бывшего «золотого века» (близкое по настроению к нашумевшим в 1970-е гг. утопическим проектам люксембуржца Леона Крира).
В массовой прессе проект подвергался жесткой критике со стороны не только сторонников прогрессистских утопий, но и тех, кто подходил к его оценке с позиций элементарного здравого смысла. «Москва — не музей старины» — так называлась резкая статья, которую опубликовала газета «Известия» (22 ноября 1925 г.). Критиковали ностальгический эстетизм, пренебрегавший естественной для города динамикой трансформаций. Было очевидно, что проект нежизнен и потому, что основывается на экстенсивном использовании городского пространства, для крупного города XX в. немыслимом. При всем том проект запомнился заявленной убежденностью, что вневременный идеал утопии может основываться и на образах, которые побуждает контакт с культурой прошлого.
Если бурные годы периода военного коммунизма порождали утопические картины, окрашенные ностальгическим ретроспекти- визмом, то вместе со стабилизацией жизни в годы нэпа появились прогрессистские утопии экстремального характера. Их крайности побуждались общественными настроениями — многими установление нэпа виделось досадным замедлением на пути к «светлым далям». В профессиональном плане они стали реакцией на охранительную тенденцию, заявленную в проекте «Новой Москвы».
Образы новой Москвы во второй половине 1920-х гг. стали появляться в литературе. М. Кольцов описывал гигантский сверхгород, в который срастутся две российские столицы — Москва и Ленинград. А. Толстой соединил давнюю мечту о городе-саде с урбанистической атрибутикой в духе Г. Уэллса и А. Сант-Элиа (повесть «Голубые города», 1925). Полярной крайностью стала утопия ученого- аграрника А. Чаянова — ироничная проекция на прогнозы развития Москвы крестьянского видения будущего. По Чаянову, Москва сакраментального 1984 г. — центр страны, обратившейся в гигантский сельскохозяйственный комплекс, население которой равномерно распределено по территории. Там, где были города, оставлены лишь культурные центры, места для временных социальных контактов. Лишь Москва сохранила стотысячное население, но ее многоэтажные дома недавней постройки разобраны, а бережно реставрированные памятники средневекового зодчества разрозненно возвышаются среди садов и парков, образуя систему ориентиров в аморфном пространстве (Ив. Кремнев (А. Чаянов). Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии. М., 1926).
В 1920-е гг. крупномасштабные преобразования города еще не были проблемой практической. Объемы реального строительства оставались невелики и легко распределялись по выморочным участкам. В эйфории обновления казалось, что гармоничное упорядочение городов станет автоматическим следствием социальных преобразований — нужно лишь измыслить для него соответствующую форму. Социальный оптимизм тех лет внушал веру в осуществимость любых замыслов, даже самых радикальных.
В конце десятилетия ситуация, однако, решительно изменилась. Первый пятилетний план развития народного хозяйства страны, разработанный в 1929 г., утвердил принцип централизованного управления экономикой. План был направлен на форсированную индустриализацию. Решительно ускорялись урбанизационные процессы. Каким быть городу, какой быть Москве — вопросы эти возникли уже не в плоскости теоретических размышлений, а практических решений.
