В 1906 году — через два года после открытия «Луна-парка» — в США в качестве журналиста с социалистическими убеждениями приезжает Максим Горький.
Его визит оборачивается полным фиаско, в особенности после того, как манхэттенские газеты организуют массовую демонстрацию протеста перед отелем, где остановился «полный горечи» Горький.
Чтобы подбодрить русского социалиста, друзья везут его на Кони-Айленд. В эссе «Царство скуки» он рассказывает о своих ужасных впечатлениях от острова и всей его уродливой культуры.
«Прозрачный издали, сказочный город встает теперь как нелепая путаница прямых линий дерева, поспешная, дешевая постройка для забавы детей, расчетливая работа старого педагога, которого беспокоят детские шалости, и он желает даже игрушками воспитывать в детях покорность и смирение. Десятки белых зданий уродливо разнообразны, и ни в одном из них нет даже тени красоты. Они построены из дерева, намазаны облупившеюся белой краской и все точно страдают однообразной болезнью кожи…
Все раздето, ограблено бесстрастным блеском огня; он — всюду, и нигде нет теней…. Человека сразу ошеломили, ему раздавили этим блеском сознание, изгнали из него мысль и сделали личность куском толпы…»
Отвращение Горького иллюстрирует дилемму современного интеллектуала: при встрече с людскими массами, которыми он в теории восхищается, он испытывает мгновенную неприязнь. Признаться в своем отвращении он не может; он скрывает его, объясняя заблуждения масс разлагающим влиянием эксплуатации.
«Людей в плену этого города — действительно сотни тысяч. На всей его огромной площади, тесно застроенной белыми клетками, во всех залах зданий они толпятся, как тучи черных мух… Дети идут, молчаливо раскрыв рты, и ослепленными глазами смотрят вокруг так напряженно и серьезно, что их до боли жалко за этот взгляд, питающий их душу уродством, которое они берут за красоту…
Все качается, взвизгивает, гремит и кружит головы людей, делая их самодовольно скучными, утомляя их нервы путаницей движений и блеском огня. Светлые глаза становятся еще светлее, как будто мозг бледнеет, теряя кровь в странной суете белого сверкающего дерева. И кажется, что скука, издыхая под гнетом отвращения к себе самой, кружится, кружится в медленной агонии и вовлекает в свой унылый танец десятки тысяч однообразно черных людей, сметая их, как ветер сор улиц, в безвольные кучи и снова разбрасывая, и снова сметая…».
Обвинения в посредственности и фальши, которые Горький предъявляет технологиям фантастического и всему арсеналу средств, применяемых в центральной зоне острова для восполнения дефицита реальности, — это еще самое утонченное выражение той сложной смеси предубеждения и осуждения, которая подпитывает фобии обитателей зоны отелей. Фундаментальное непонимание происходящего и целая вереница последующих ошибочных трактовок приводят к тому, что законодатели хорошего вкуса выбывают из эксперимента под названием «Манхэттен» на самой ранней его стадии.
«Облезлая белая краска» оскорбляет их чувства, они полны жалости к массам, которыми кто-то манипулирует; они хулят все, что происходит в центре острова, сравнивая это со своей искусственной, хорошо ухоженной Аркадией; они заглядывают за картонный фасад Кони-Айленда и ничего там не видят.
Основанные на фальшивых предпосылках, их выводы обречены на неуместность: им кажется, общество действительно хочет, чтобы остров стал зеленым парком.
Они предлагают — и позднее это станет стандартным средством борьбы против спонтанного урбанизма масс, средством для изгнания демонов массовой иррациональности — снести «город башен», выкорчевать, словно ядовитые сорняки, все элементы его печально известной инфраструктуры и вернуть его территорию в «естественное» состояние, то есть превратить ее в заросший травой пустырь.
