Однако уже в 1899 году покровительственное пуританство урбанизма благих намерений оказывается разоблачено более проницательными наблюдателями, которые сумели разглядеть всю гениальность фантасмагорических трансформаций Кони-Айленда.
«Места развлечений [на Кони-Айленде]… пользуются изрядным успехом у тех, кого мы называем „массами», имея в виду людей, которых гуманисты и реформаторы-интеллектуалы хотели бы расселить по аккуратно выбеленным баракам. Эти самые массы имеют собственное чувство прекрасного, которое я бы рекомендовал принять во внимание всем самозваным благодетелям…
В эту самую минуту многие из реформаторов, гуманистов и, как они сами себя рекомендуют, представителей „лучшей части общества» громко кричат, что самый живописный и популярный из всех летних курортов Америки следует превратить в публичный парк…
Энтузиазм, с которым это предложение поддерживают и одобряют те, кто ничего не смыслит в предмете, заставляет меня опасаться, что наши муниципальные власти, всегда готовые, как известно, прислушаться к голосу невежества, таки умудрятся устроить парк на участке, где ничего выше смородинового куста вырасти не может…
Массы любят Кони-Айленд таким, какой он есть, и хотя они, вероятно, с молчаливой неприязнью стерпят попытки превратить его в мир асфальтовых дорожек и выжженных — „по газонам не ходить» — лужаек, но наверняка повернутся спиной к этому новому миру и отправятся искать места для летнего отдыха где-нибудь еще…».
Этот спор из-за парка — конфронтация между реформистским урбанизмом здорового образа жизни и гедонистическим урбанизмом развлечений. Кроме того, это репетиция более поздних сражений между архитектурой модернизма и архитектурой манхэттенизма.
Линия фронта прочерчена на ближайшие сто лет.
