Первое осуществившееся слияние — это Вулворт-билдинг, завершенный в 1913 году, четыре года спустя после выпуска открытки. Его первые 27 этажей (чистое выдавливание участка) поддерживают тридцатиэтажную башню, а все здание-гибрид занимает целый квартал. Однако это «великолепное целое за гранью человеческого воображения» только отчасти реализует потенциал небоскреба. Пока это лишь шедевр прагматизма, никакие функциональные возможности новой типологии в нем еще не исследованы: снизу доверху Вулворт заполнен офисами. Башня поделена на конторские помещения с различными декоративными мотивами (комната в стиле ампир рядом с залом заседаний, где фламандское Возрождение перемешано с итальянским), а в нижних этажах располагается подсобное хозяйство современного офиса — картотеки, телетайпы, телеграфные аппараты, пневматическая почта и отделы машинописи.
Если внутри — сплошная деловитость, то снаружи — сплошная духовность.
«Увиденный на пороге ночи в электрическом сиянии или в прозрачном воздухе летнего утра, пронзающим небо, словно стены небесного града из видения св. Иоанна, он вызывает чувства слишком глубокие даже для слез… Писатель, взглянув на него, немедленно воскликнул: „Это храм коммерции»«. Вулворт-билдинг никак радикально не изменил и не взорвал жизнь города, но само его физическое присутствие, говорят, могло творить чудеса; самый большой когда-либо реализованный архитектурный объем, он казался бестелесным, невесомым: «Грубые материалы освобождены здесь от тяжести и вознесены высоко в небо, чтобы бросить вызов самой небесной прелести…»
Открытие Вулворт-билдинг состоялось в апреле 1913 года при помощи электричества, «когда президент Вильсон нажал маленькую кнопку в Белом доме и 80 000 сверкающих огней в ту же секунду зажглись по всему зданию…». Благодаря одному лишь факту своего существования Вулворт оказывается заселенным дважды: реальные «14 000 человек — население целого города» соседствуют тут с абсолютно бесплотным «человеческим духом, который посредством денежного обмена и бартера сводит и сближает чужих друг другу людей, уменьшая вероятность войн и кровопролитий…».
Достигнув определенной критической массы, каждая постройка становится монументом или, по крайней мере, внушает надежду на то, что она им может стать просто из-за своего размера — даже если то, что происходит внутри здания, не слишком заслуживает монументального выражения. Эта категория монументов знаменует радикальный, морально травмирующий разрыв с привычным символизмом: их физическая форма больше не представляет какой-либо абстрактный идеал или особо значительную институцию, не является объемным выражением социальной иерархии или памятником. Такой монумент попросту существует и уже из-за своего размера не может не быть символом — пустым, но готовым вместить смысл, как свободный рекламный щит готов вместить рекламу.
Это чистый солипсизм, воспевающий факт собственного монументального существования и полное бесстыдство процесса его создания.
Такой монумент XX столетия — это автомонумент, и небоскреб есть его абсолютное выражение.
Чтобы небоскреб-автомонумент мог нормально функционировать, был разработан целый ряд тактических приемов для удовлетворения двух основных конфликтующих требований: с одной стороны, ему следует оставаться монументом, что предполагает постоянство, прочность и безмятежность, а с другой — он призван с максимальной эффективностью соответствовать «переменам, которые есть жизнь», что по определению задача антимонументальная.
Все здания на свете имеют интерьер и экстерьер.
В западной архитектуре существует гуманистическая традиция установления морально-этической связи между внешним и внутренним: чтобы внешний вид здания непременно сообщал что-то важное о его начинке и чтобы начинка, в свою очередь, это сообщение подтверждала. «Честный» фасад прямо говорит о том, что происходит за ним. Однако чисто математически при увеличении трехмерного объекта объем его внутреннего пространства увеличивается пропорционально кубу линейных размеров, тогда как площадь внешней поверхности — только пропорционально квадрату: то есть все меньшая площадь фасада представляет все больший объем интерьера.
По достижении определенной критической массы сооружения связь между внешним и внутренним рвется; такой разрыв есть характерный признак автомонумента.
В умышленном несоответствии содержащего содержимому творцы Нью-Йорка открывают поле для невиданной раннее свободы. Они используют и формализуют ее в архитектурном эквиваленте лоботомии — хирургического разрушения связи между лобными долями и остальным мозгом для снятия симптомов некоторых умственных расстройств путем отделения мыслительного процесса от эмоций. Архитектурная лоботомия отделяет архитектуру фасада от архитектуры интерьера.
Таким образом монолитный с виду автомонумент скрывает от внешнего мира бурю перемен, неистовствующую у него внутри.
Он скрывает повседневную жизнь.
