Поместье располагается на южной границе материковых владений Серениссимы, в направлении Равенны, в туманных и меланхоличных равнинах дельты реки По. В 1554 году сенатор Франческо Бадоэр наследовал огромную земельную территорию в этих палестинах от своего шурина. Тогда она представляла собой грустное зрелище: заболоченные низины, заросшие сорными травами.
Бадоэрам предстояло в прямом смысле поднять целину, и через полвека титанического труда (мелиорация, дренаж, ирригационные системы) у болот были вырваны земли, засеяны и превращены в плодоносные пахотные нивы. Вилла перенесла на себя центр экономической жизни целого региона, и тем же крестьянам легче было взять кредит у Бадоэров (венецианская политика на Терраферме была прообразом того, что сейчас бы назвали «социальные программы»), нежели обивать пороги по инстанциям.
Не менее важна была их культуртрегерская миссия — венецианцы несли новые (точнее, прочно забытые старые) нормы общежития. Последние базировались на приоритете римского права и принципах, которыми был бы доволен республиканец Катон и хранителями которых считали себя венецианские синьоры.
Надо представить себе чувство, которое испытывал человек с окраины венецианского мира, когда перед ним вдруг вырастало подобное вдохновленное Античностью видение, как вилла Бадоэров. В вертикалях колонн всегда заложен римский императив дисциплины, высшего порядка. Ордерная регулярная архитектура и есть синоним закона, поскольку она строится и живет по определенным канонам. В отличие, скажем, от архитектуры средневековой, у которой предписаний нет вовсе: там даже все капители были разные, и разный цвет колонн, буйствует пластилиновая лепка объемов и какая-то растительная анархия.
Самое неожиданное, чем вилла, как оплот власти на местах, отличалась от цитаделей власти средневековой, — это ее открытость, незащищенность. Вспомните замки с их толстыми стенами, рвами с водой и подъемными мостами. И, тем не менее, эти колонны защищали не хуже крепостных стен.
Подобная архитектура без «бицепсов» очевидно не приемлет феодального культа грубой силы, средневековой топи беззакония и галло-германского права с его судилищами и ордалиями, о которых было свежо еще предание (самый распространенный девиз на геральдических щитах баронов: Dieu et mon droit! — Бог и мое право!). Подобно тому, как семейство Бадоэр мелиорировало эти заболоченные земли, проведя искусственные каналы, мелиорации подверглись и нравы: граждане Венецианской республики начинают привыкать к единым для всех законам.
Бадоэрам не нужны толстые стены. Теперь здесь обитают носители совсем другого, адвокатско-правового, сознания. Население Венето радо было сменить невежественное и сумасбродное местное рыцарство на закононачалие венецианцев. Макиавелли свидетельствует, что нобили-бароны ненавидели венецианцев, зато простой люд и среднее сословие всей душой присягали им. И этот весьма важный республиканский аспект новой власти следовало подчеркнуть архитектурой: не случайно вилла Бадоэров в демонстративном порядке строится на руинах средневекового укрепления, замка прежних властителей.
Последнее обстоятельство Палладио акцентирует в своем Трактате: «Расположена на небольшом холме и омывается рукавом Адидже, как раз там, где в старое время находился замок Салингуэрра да Эсте, шурина Эццелино да Романо» (имена внушавших ужас тиранов-кондотьери XIII века, владык окрестных земель). Аллюзии Палладио ясны: упомянутые господа вряд ли построили бы себе столь открытый павильон.
Макиавелли, свидетель этой исторической метаморфозы на севере Италии, хвалит венецианцев за их политическую мудрость и объясняет во всеуслышание, что частные замки воздвигает лишь тот, кто боится собственного народа, ибо против внешнего врага в них нет большой пользы, по сравнению с укрепленными городами. Зато нет крепости лучше, чем не быть ненавистным своему народу; в противном случае, какие стены ни возводи, все пропадешь.
Отныне сиятельные синьоры Бадоэр — викарии венецианской власти, юридические гаранты нового, но гуманного порядка, который становится зримым благодаря этим безоговорочным колоннам: так вступает в силу новый закон. Хотя и чувствуется тут властная нотка, но она смягчается открытостью лоджии, не становясь спесивой.
Это идеологически отсылает к открытости дворца дожей в Венеции, который, будучи резиденцией верховной власти, также отнюдь не был неприступным бастионом о зубцах и бойницах. Своим беспрецедентным для средневековой архитектуры кружевным фасадом из аркад он постулировал прозрачность конституционной власти и республиканские ценности правления.
Облик жилого дома вне городских стен получает в исполнении Палладио удивительную черту: он — сама миролюбивая незащищенность, у него даже в мыслях нет держать осаду. Палладианские виллы начисто лишены милитаристской суровости баронских фортеций — они и без того уверены в своей силе. И, как видим, их долговечность подтверждает их правоту. Парадоксальным контрастом к руинам неприступных замков, беззащитные «хрупкие палаты» («delicatissimipalagi», как называл Триссино подобную несредневековую архитектуру) оказались крепче всех твердынь и стоят до наших дней, не разорены и не разрушены.
Скажут, что причиной такой уверенности в завтрашнем дне была упомянутая уже стабильность, которую Венецианская республика оказалась способна обеспечить своим землям на протяжении нескольких сотен лет. Но есть тому и одно более метафизическое объяснение.
