Палладио перерабатывает венецианские зодческие традиции применительно к требованиям той философии землевладения, о которой говорилось выше. Несмотря на чисто экономическую мотивацию строительства загородных вилл, аристократы все же хотели, чтобы практический аспект усадьбы не слишком бросался в глаза, и поэтому некоторые из вилл Палладио (вилла-храм Ротонда, вилла Фоскари или многоколонная вилла Корнаро) тщательно симулируют отсутствие утилитарного назначения — мол, мы просто загородные резиденции. Среди работ Палладио есть такие мнимо бесполезные виллы, как будто не имеющие другого предназначения, кроме как быть просто островком отдохновения, встреч с друзьями и объектом законной гордости заказчика. Но тем не менее все палладианские виллы (даже когда они то скрывают) — настоящие фермы-фактории, средоточия хозяйственной инициативы. В отличие от флорентийских и тем более римских вилл с их стриженными боскетами парадных парков, венетийские вил-
лы всегда окружены производящей территорией: вокруг поля, виноградники, фруктовые сады и огороды.
Непросто было воздержаться от желания видеть свой загородный дом в роли уголка привилегированных досугов за чтением Боккаччо, Петрарки или латинских авторов. Хотя бы Горация с его воспеванием прелестей сельской жизни: «Блажен, кто удалясь от дел градских, beatus ille qui procul negotiis»… К чему отказываться от ученых времяпрепровождений, любители муз? Не только negotium (трудовая страда), но и драгоценный otium (праздность) — достославная функция виллы. Но для того, чтобы стать целостным явлением культуры (что ей удалось), вилла должна была насадить ренессансно-гуманистическое отношение к сельской жизни, где хозяин-помещик не отчужден от земли. И тут все взаимосвязано: гуманист все более был склонен копаться в земле почти что собственноручно, чем более зачитывался на природе Горацием с его «procul negotiis» или благородным Тибуллом, с любовью воспевшим деревню:
Пусть же не будет мне в стыд иногда за кирку ухватиться Или стрекалом пугнуть слишком ленивых волов,
Пусть не противно домой отнести ягненка ль, козленка ль, Если забыла его, бросила мать, — на руках.
Увы, бодрый крепкотелый и полнокровный гуманизм, свойственный многим людям Чинквеченто, позднее пройдет, и с течением времени виллы Венето перестанут присягать идеалу комплексной полезно-здоровой жизни. Венецианцам в один прекрасный момент понравится играть в феодалов, и начнется так называемая неофеодальная реставрация.
Это мгновенно отразится на архитектуре: более авторитарный неприступный облик, высокомерные дворцы, летние резиденции, призванные отвести малейшую мысль о презренной пользе, — замкнутые на себе храмы совершенного досуга чистюль-горожан на отдыхе. Рабочие пристройки скрыты или резко изолированы: в наступающей эпохе барокко одна мысль о трудовой деятельности воспринимается как совершенно несовместимая со званием благороднорожденного человека. Практицизм выходит из моды, утрачен дух цельности. Это симптомы вырождающейся цивилизации, и на фасадах вилл вскоре засветятся спесивые латинские литеры Dens nobis haec otia fecit, «здесь Бог даровал нам праздность». Виллы теперь — приюты изнеженности, бесконечных карточных игр и развлечений вроде бадминтона, охоты да фейерверков. «Я ведь, слава богу, ничего не умею делать», — говорит один персонаж из комедии Гольдони (типично XVIII век).
В творениях Палладио подобное мировоззрение, как правило, не заложено. Только у пяти из двадцати двух вилл, опубликованных в Трактате, не упоминаются и не фигурируют в чертежах хозяйственные пристройки.
И, в случае этих пяти, такое решение было явно навязано архитектору волей заказчика.
Но со временем эта тенденция восторжествует. Так, в духе эпохи утонченного рококо даже хозяйственные крылья виллы Эмо в XVIII веке были очищены от каких-либо утилитарных функций и преображены в господские хоромы. Быть может, это свидетельство крушения палладианско-гуманистического идеала аристократической близости земле. А образ мыслей Палладио хорошо виден уже по одной лестнице на вилле Пизани-Бонетти, плавно вырастающей из почвы и ведущей к благороднейшей лоджии. Еще ярче он сказался в проекте усадьбы сиятельного вичентийского дворянина Марио Репеты, к которому Палладио испытывал нескрываемое уважение и на вилле которого наш архитектор так риторически подчеркивает (и это граничит с ересью и утопией, даром что заказчик был большой вольнодумец и даже имел неприятности с инквизицией в 1569 году), что господский дом и хозяйственные приделы суть однородные тела.
