Это качества человека, культивирующего справедливость. О Бонифации Пойяне, кроме отзыва Палладио, известно, что его назначали мировым судьей для разрешения споров между согражданами, что характеризует его как человека принципиального. Фасад виллы Пойяна — образец принципиальности, в нем сделана попытка «дойти до сути» ордерной системы. Это — ордер в принципе.
Если говорить по существу, ордер не является, как многие думают, царством колонн с капителями (многих незадачливых архитекторов, любителей «классики», подобное понимание ордера привело к плачевным результатам). Колонны и листья аканфа, фризы и фронтоны, пилястры и протомы, ниши и дентикулы, гирлянды и акротерии, эхины и абаки, капители и каннелюры, архивольты и балясины, кариатиды и канефоры, триглифы и метопы — все суть финтифлюшки акциденций, декорум и, кто спорит, весьма симпатичный античный инвентарь. Ордер же — это прежде всего императив гармонических пропорций. Для Пойяны колонны — игривость, помпа и жеманство. Но когда присутствует правильный модуль и все соразмерно — мы ничего не должны триглифам и метопам. И чисты перед велением Гармонии, которую даже грешно забивать мельтешением колонн.
«Не надо без нужды плодить сущности, entia non sunt multiplicandapraeter necessitatem», — гласит философское правило, известное под именем «бритва Оккама». Подобно тому, как средневековая схоластика частенько захламляла прозрачный философский язык и затемняла истину обилием орнаментальных терминов, ренессансная архитектура к концу Возрождения обрастает модной «ордерной схоластикой». И в воздухе стало носиться требование очистительной реформы.
Вилла Пойяна рождает почти физическое ощущение чистоты. Язык этой постройки предельно лаконичен. Палладио отлучает колонны с капителями от фасада и демонстрирует заложенный в ордерной системе краеугольный принцип — соотношение объективных пропорций. В данном случае сами пропорции точно такие же, какие заложены и в Ротонду, и в виллу Корнаро. Только там пропорции как бы вторично мотивированы колоннами и прочим внешним рисунком. Но на самом деле все всегда держится исключительно одной внутренней геометрией, как здесь. Так что все остальные виллы Палладио можно упрекнуть в склонности к фикции, стилизаторству и симуляции… (Ответ на этот упрек мы найдем на вилле Бадоэр.)
На колонны был спрос, и они действительно у него чрезвычайно стройно получались, как-то свежо и навсегда. Хотя мы не раз ловили архитектора на искусном подчеркивании условного значения колонны: достаточно вспомнить ордерные формы, налепленные поверх этажей палаццо Вальмарана в Виченце и оставляющие на произвол судьбы углы здания, по законам ордерной тектоники так нуждающиеся в опоре, которой там как раз и нет. Вместо нее мы видим то ли двух амазонок, то ли римских легионеров по стойке «вольно», один из которых жеманным жестом воздел перст ввысь и эдаким манером держит чудовищную тяжесть карниза, как бы играючи и между делом.
А пучки колонн с базой из восьми углов, подпирающие палаццо Кьерикати? А оконный наличник, врезающийся в антаблемент большого ордера на лоджии Капитаниато? А перевернутые «замковые камни» в арках клуатра Карита? А «по уши» муфтированные колонны из вестибюля дворца Тьене-Бонин в Виченце, дворца Антонини в Удине (1556) и виллы Серего (1564) под Вероной? А дискредитация ордера на заднем фасаде Мальконтенты, где он творит такое, что Витрувий бы вздрогнул? Можно множить примеры, как Палладио изнутри подрывает ордер — тихо и лукаво.
Но ирония Палладио никогда не выходит за рамки поэтики намека, не бросается в глаза, как у маньеристов. Она выглядит как некоторая фамильярность с миром колонн — фамильярность, право на которую он вполне заслужил.
То, что во времена Палладио казалось морфологическим озорством, было работой по «извлечению квинтэссенции», как сказал бы Рабле. В фасаде виллы Пойяна привычная ордерная система доведена почти до геометрической абстракции. Архитектура как дисциплина всегда тяготеет к метафизике и «универсалиям», а не к театральной пантомиме всяких там капителей, триглифов и прочего греческого узорочья. Палладио, как каждый ренессансный архитектор, прошел школу Платона, и, следовательно, вершиной философии для него являлась геометрия. «Не знающий геометрии сюда не входи», — было начертано на дверях академии Платона. То, что Палладио был одержим геометрией — не великая тайна; и в принципе эта одержимость — профессиональная примета настоящего архитектора.
