Храм — это слово часто прилагают к постройкам Палладио, но никогда не объясняя, чему же его храмы посвящены. Петр Андреевич Вяземский поможет исправить досадную недоговоренность. Храм — место поклонения какому-либо богу или богам. Кому же поклонение здесь? Казалось бы, это частный дом мирского человека, если человек в принципе может быть без остатка обмирщенным, в чем мы сильно сомневаемся.
В данном случае мы имеем дело с духовным лицом в отставке, решившим предаться возделыванию своей души: занятиям литературой, философией и вообще искусствам, — что называется, культурному досугу. Он служит теперь «пред алтарем искусства и наук». Это святилище, на территории которого учрежден культ Муз. Предметом поклонения, разумеется, выступают не Музы, а их питомцы — творческие натуры: поэты, живописцы, философы, музыканты, пытливые умы, ученые — словом, человечество в лице талантливейших своих представителей. И та Гармония, которая их стараниями появляется на земле.
Этими четырьмя стенами ограждено некое сакральное пространство культуры. Любопытно: то, что практически и конкретно явлено виллой Ротонда, с ее алтарем искусства и наук, выкристаллизуется в европейском сознании до состояния теоретического дискурса только к XVIII веку, когда немецкие романтики начнут напрямую ассоциировать искусство с религией, и Новалис провозгласит художника мессией новых времен. Ваккенродер уподоблял молитве «восхищение духа при лицезрении произведения искусства». Людвиг Тик приписывает искусству религиозную функцию Откровения. И все они возносят искусство на уровень высшего блага. К середине XIX века этим выкладкам подведет общий знаменатель француз Огюст Конт, разработавший основы «положительной религии», где предметом поклонения будет выступать то же самое, что почитается на вилле Ротонда: «человечество в лице лучших своих представителей», носители культуры, радетели улучшения нравов, учители, столпы цивилизации. «Культура стала церковью», — подводит черту Мандельштам.
Эта «мирская религия», которую мы предлагаем пока называть «культурославие» или Артодоксия, хоть и не осознана до сих пор вполне и не имеет единого Священного Писания (у нее много священных книг, по вкусу), к нашему дню возвела себе тысячи храмов, мест паломничества для публичного отправления культа: это прежде всего музеи (дословно — «жилища Муз»), библиотеки, театры, концертные залы-филармонии, храмы наук университеты и академии. Все они суть сакральные пространства культуры, ставшей церковью. Культу- рославие давно и регулярно проводит свои «вселенские соборы», такие как Венецианская бьеннале, Франкфуртская книжная ярмарка, кинофестиваль в Каннах и повсеместные музыкальные фестивали, как байрейтский. И возводит свои алтари — памятники знаменитостям на площадях. Но первые музеи появятся в Европе еще не скоро, так что пока начнем с себя, подумал Альмерико, благо в таком здании сам Бог велел завести себе литературную академию для «единого прекрасного жрецов»…
Центральный круглый зал виллы окружен прямоугольниками комнат. Таким образом, волюметрия Ротонды объединяет две основные геометрические фигуры: куб и сферу. Ренессанс любил риторику в геометрии и толковал ее мистически, в стиле Платона и Пифагора. Если мы будем рассматривать план, следуя символике геометрических фигур, предложенной Платоном, у которого квадрат олицетворяет власть земную и все земное с его четырьмя сторонами света, а круг есть воплощение небесного и духовного начала, то возникает некоторая двусмысленность. Ввиду этой символики кубы кулуарных комнат как бы наваливаются на сферу гостиной. Которая, впрочем, неплохо отбивается: клинья углов не проникают в белое тело круга. Что это? Противопоставление коварной «кабинетной политики» земных интересов — возвышенной культуре салонной беседы, витающей в гармониях музыки сфер? План Ротонды (как и многих других вилл) безусловно гениален по замыслу. Пушкин говорил о Данте, что уже один план его «Комедии» изобличает гения. Русский поэт испытал точно такое же изумление, что и великий зодчий Брунеллески, зачинатель Ренессанса, перед космической гармонией замысла «Комедии» уже на внешнем композиционном уровне: по 33 песни в каждой из трех книг, написанных терцинами (по три строки, но каждая из песен замыкается одной лишней, превращающей терцину в четверостишие, читай «квадрат»), и все три колосса Ада, Чистилища и Рая кругло закольцовываются одним и тем же словом stelle (звезды), — словом, которое служит как бы «замковым камнем» при возведении сводов его поэмы. Сам Брунеллески усваивает тот же метод кратности, то есть пропорции. Можно сказать, что его знаменитый Купол флорентийского собора и «Божественная Комедия» — явления одного порядка. Так, и треугольники у Данте кульминируют в исполинском круге: он добавлением одной песни делает из 99 песен божественно круглую цифру 100.
Палладиев купол Ротонды очерчивает собой идеальную сферу; причем игра в том, что если мысленно удвоить диаметр этой сферы, то она коснется аккурат нижней планки постройки — пола виллы: таким образом, воздух центрального зала как бы складывается в объемную восьмерку-лемнискату. Так задумал автор, на деле же купол построили ниже, чем предполагал Палладио.
Но это, по мнению палладиоведа Ховарда Бернса, эстетически оправдано и в целом предпочтительнее, хотя и сбита показательная геометрия. В плане же вилла — опять полифония круга и множества квадратов, которые выдерживают бесконечное деление на четвертинки («ин-кварто»), складываются в аккорды и быстрые калейдоскопические соответствия. Кроме этих двух идеальных фигур, присутствуют надо всем и все украдкой пронизывают равнобедренные треугольники. Палладио не без причины считается самодержцем чистых геометрических комбинаций.
«Его творения являют нам образец диалектики между практическим строительством со всей его инженерией, — и архитектурой как утонченным риторическим дискурсом», — говорит Вазари о Палладио. Так и есть. Перед нами риторическая фигура во всей красе. То есть метафора. Разумеется, в архитектуре риторика не может быть иной, кроме как геометрической. Но геометрией можно сказать очень многое. А метафора не может складываться иначе как из конфигураций камня. «А теперь, сколько идей поэтических могли бы проистечь из этих метафорических камней?» — подстрекает нас к дальнейшим изысканиям эрудит Тезауро в трактате «Подзорная труба Аристотеля» (1654).
Ротонда в плане состоит исключительно из идеальных фигур. Следует напомнить, что так называемые идеальные фигуры — круг, квадрат и равнобедренный треугольник — суть частные случаи бесконечного мира окружностей, четырехугольников и треугольников. Четырехугольник может быть и трапецией, и ромбом, и параллелограммом, ну а в редких случаях — квадратом. Четырехугольников разных — тысячи, а квадрат — один. Такой же единичный случай — круг по отношению к овалу. От общего к частному, — а это значит, что идеал не есть обобщение, но конкретизация, сужение. Неожиданно идеальность приравнивается к исключительности, оказывается свойством частного, а не общего. Обособленностью. Однако, по Платону, идея выводима из всей совокупности явлений одного порядка. Но идея окружности — не круг, а колебание радиуса. Быть частным случаем множества — может ли это претендовать на идеальность? Нет, по Платону. Но в математике это так. Не является ли тогда слово «идеальный», применяемое Платоном к этим фигурам, большой онтологической ошибкой? Подобное возражение Платону мог бы выдвинуть Аристотель, но, насколько мы помним, не выдвигает. Поэтому что-то мешает нам считать Ротонду «платонической архитектурой», как делают многие историки архитектуры; правильней провозгласить ее аристотелической.
Петр Вайль вступает в сущностную разборку с якобы платонической эстетикой Палладио и в таких выражениях оппонирует ей: «Круглый зал, вписанный в квадратный план здания, решал пифагорейскую задачу квадратуры круга: божественное совершенство — в материальной человеческой вселенной. Математика была господствующей наукой для архитекторов, музыкантов, скульпторов, художников. Сводимой к формуле казалась жизнь — и так вплоть до XX века. Что стало первым потрясением, показавшим: не все счастье рассчитывается на бумаге? Пуля “дум-дум”? “Титаник”? Газы на Ипре? Кровь русской революции?.. Запланировать красоту и счастье не выходит. Потому и утонул “Титаник”: чтоб не зарываться. Как там у Венедикта Ерофеева: “Все на свете должно происходить медленно и неправильно, чтоб не сумел загордиться человек, чтоб человек постоянно был грустен и растерян”».
Неожиданное соображение, не так ли? Что вы думаете об этом, господин Альмерико? «Не будем торопиться. Ротонда — метафизическая постройка совсем не по причине ее платоновско-пифагорического “на-все-сто- роны-равны”. Тут замешан этический аспект. В облике Ротонды сквозит желание подчинить Вселенную идее стройности, да и вообще Идее, предложить некую приемлемую модель универсума. Такую, на которую благосклонно взглянул бы сам Аполлон, бог гармонии.
Моя Ротонда — образец для утопических архитектур. Утопическая архитектура утопически верит, что — тут мы снова вспомним Гёте, одного из ее поборников, — величавые гармонические здания, исполненные высокого духа, способны возвышать дух посещающих их человеков, умаляя в них “все краткое, все тленное” и наполняя их жаждой быть чудесно исторгнутыми из мелких житейских потребностей. Из людишек в человеки! Именно чтоб не “загордился”, а примерился и подтянулся», — отвечает нам Альмерико из пределов своего сакрального пространства культуры, где он накоротке и с Гёте, и со всеми другими великими тенями прошлого. «Итак, делаем вывод: модель универсума да, но будет лучше для утопии, если она очерчена пределами твоего дома». Так сказал бы Альмерико, экс-высший функционер Святого Престола и владелец Ротонды.
