Из трактата Филибера Делорма «Первый том Архитектуры», Париж, 1568: зодчий, выходящий из темной пещеры готики на свет новой архитектуры плана и симметрии триотизм и привычный готический стиль, как назло, вступали в противоречие с желанием быть третьим Римом…
От внимания исследователей не ускользнуло, что заказчиками классицистической архитектуры Палладио, вызывавшей стойкую ассоциацию с Римом, логичным образом являлись олигархические семейства Венеции, традиционно связанные с Ватиканом, а в середине XVI века таковыми были «папалистские» (то есть проватиканские) кланы Бадоэр, Корнаро, Фоскари, Гримани, Барбаро, Эмо и Пизани — семьи, в силу их приверженности Риму имевшие монополию на высшие церковные должности и соответствующие синекуры по всей территории Венецианской республики.
Именно эти семьи стали носителями ренессансного почина, нашедшего в Вечном городе свою обетованную землю. Ориентируясь на Рим и играясь в Античность, они в результате вывели-таки венецианскую культуру из «дебрей и тьмы» ее традиционной готики.
Настоящая страсть к античной архитектуре обуяла тогда образованное общество. Какая-то эротическая помешанность гуманистов на всем античном отлично засвидетельствована в одном из самых странных романов истории литературы, «Сне Полифила», вышедшем в Венеции в 1499 году.
В этом причудливейшем повествовании о путешествии души в мир Античности будто оживают карнизы и пилястры, арки и фризы играют роль полноценных персонажей и содержат в себе плотные смыслы. Полифил заплутал в неприветливых горных лесах и заснул, проснулся же среди руин, это дикие скалы превратились в обломки древних сооружений.
Бесстрашно пройдя сквозь темные пещеры и лабиринты в недрах заколдованной горы, он выходит с обратной ее стороны и попадает в блаженное царство Элевтерилиды (Свободной Воли). Только тут он видит уже не античные руины, а светлые здания прекрасной и цельной архитектуры.
Таковы мотивы и идеологические подоплеки возникновения венетийских вилл эпохи Ренессанса. Веянию гуманизма следует приписать и тот факт, что новым хозяевам Венето представляется неприемлемым средневековое отношение к земле как к феодальной вотчине, совало местных феодалов, занимавшихся откровенным разбоем своих подданных.
Впрочем, и Венецию до недавних пор оно интересовало еще меньше: Царица морей экспортировала все и вся, даже зерно. Предстояла огромная работа по мелиорации, дренажу и ирригации земель. Характерно, что венецианским патрициям и в голову не приходило делегировать свои обязанности хозяина нанятому управляющему, как сделал бы на их месте средневековый барон. Равно как в старину они не нанимали моряков для опасных плаваний за тридевять земель, а шли сами.
Итак, благодатные летние месяцы венецианцы использовали не для того, чтобы праздно прохлаждаться; рачительные хозяева, они поставили на службу делу даже отдых. Предприимчивым венецианцам, очевидно, близка старинная мудрость: «Отдых — это смена рода деятельности».
Кроме того, что владение землей позволяет чувствовать себя застрахованным от превратностей судьбы (мнение, высказанное еще Цицероном), это еще рентабельно и престижно. Являясь в большинстве своем людьми деловыми, патриции начинают вкладывать средства в землю, леса, угодья.
А поскольку в Венеции доступ к политике и рычагам госуправления по закону имели только представители патрициата, аграрный вопрос автоматически становится приоритетной государственной программой. И всего через полвека после окончания Камбрейской эпопеи уже вовсю плодоносили приречные долины Венето, став весьма ощутимыми источниками дохода как для частных лиц, так и для казны.
Как только венецианские нобили убедились, что за сельскими землями будущее, не заставила себя ждать и идеологическая подсветка необходимости рационального землепользования, которое было поставлено на поистине метафизическую высоту тезисом о сакральности земледелия — santa agricoltura.
Идею святой агрикультуры горячо проповедовал собратьям по касте венецианский патриций Альвизе Корнаро, отпрыск той самой легендарной семьи, в V веке основавшей Венецию на воде, — и кому, как не ему, призывать теперь укрепить новое могущество Венеции и на земле тоже?
Как и у многих в то время, гешефты знатной семьи Корнаро, связанные с морской торговлей, стремительно приходят в упадок. Это заставило Альвизе Корнаро совсем другими глазами посмотреть на тысячи акров заброшенных, но вполне плодородных полей Венето. Но что примечательно, так это метафизическая мотивация труда по возделыванию земли. Она могла родиться разве что в голове гуманиста.
Идеал «святой агрикультуры» энтузиаст Корнаро возвел на пьедестал древнеримской добродетели, даже сакрального деяния, призвав в свидетели авторитеты античных писателей Варрона, Катона и Колумеллы, прославлявших в своих книгах жизнь на природе и попутно дававших практические советы по агрономии, к которой римляне относились как к науке.
Корнаро, беря с них пример, и сам написал трактат «Разговоры по поводу трезвой жизни», пропагандируя идеал здорового бытия на природе и в единстве с природой. И в 1534 году он строит себе образцовую виллу в Лувильяно, как раз для ведения «трезвой жизни».
Палладио не был первым, кого затребовал на авансцену истории начавшийся ажиотаж строительства усадеб. Виллы существовали и до него: в одном только Венето упомянем постройки Санмикели, Сансовино, Фальконетто и менее известных архитекторов. Идея виллы брезжила уже в умах первых гуманистов, таких как Петрарка, который в XIV веке попытался создать некий прообраз виллы, эдакий уголок усадебного типа на подаренном ему венецианскими властями участке в городке Арква неподалеку от Падуи.
И до Палладио строились усадьбы в классическом стиле, вроде виллы Джустиниан в местечке Ронкаде (архитектор неизвестен) или знаменитой виллы Медичи в Поджо-а-Кай- яно (арх. Дж. да Сангалло, 1480). Но то были первые ласточки, весны не делавшие. Никто из архитекторов так и не смог предложить убедительной модели здания, специально разработанной для загородного контекста.
Строили те же дворцового типа дома, просто перенесенные на лоно природы. Какие-то элементы «палладианской виллы» в них уже были, правы искусствоведы. Но, как часто бывает в истории, важно некто сделал первый, а кто впервые увидел, осмыслил, узаконил и внедрил.
Не потому ли имя Палладио навсегда окажется связанным с этим жанром архитектуры, что именно он дал явлению «вилла» непререкаемо классическое оформление? Счастливой и точной была сама формула: сплав разумности и красоты. «Lux et rus» («деревня, но с удобствами») — такая надпись украшала виллу графа Триссино.
«Lux» в латыни имеет много значений, от «света» до «спасения», от него производна и luxuria, обозначающая то, что имеется в виду под современным «люкс», — красивая обстановка со всеми удобствами, вплоть до излишеств. В каламбуре Триссино — старое как мир желание сочетать основные достижения цивилизации и высот искусства с привольной жизнью на природе.
В то время как в городских дворцах Палладио применял и развивал уже существующую типологию здания по рецептам от Браманте и Микеланджело, Пе- руцци и Сансовино, в усадебных зданиях он полностью оригинален, это его незаемное изобретение. Он находит эстетический канон виллы, которому суждено будет широко растиражироваться по Европе, а затем покорить и весь мир.
