Из круга интеллектуалов, к которому принадлежал Палладио, архитектор Спероне Сперони тоже был ярым защитником норм классицизма и, понятно, аристотелик. Надо заметить, что венецианский гуманизм отличался своей склонностью к Аристотелю, великому систематику, в отличие от флорентийцев, преимущественно платоников.
Идея нормативности прельщала умы той эпохи не только в Италии. Так, во Франции в 1561 году выходит «Поэтика» Скалигера, заложившая основы французского классицизма, который в полной мере будет затребован значительно позже, при великих Людовиках.
Как утверждают энциклопедии, концепция «вкуса» появится в Европе лишь в следующем XVII веке, в труде испанского иезуита Балтасара Грасиана «Карманный оракул» (1647). Однако весь XVI век в многочисленных трактатах об искусстве бился над критериями «нормативной эстетики» свода правил, позволяющими сойтись в том, что «прекрасно», а что нет.
Так, именно о правильном вкусе заботился Триссино, вырабатывая нормы отдельных жанров. Об этих трактатах итальянских художественных критиков см. книгу Э. Панофского «Idea» (1924), где прослежено, как раннеренессансные диалоги в платоническом духе по поводу того, что такое красота, вылились в анализ того, что такое искусство.
Тогда-то и начинают создаваться первые системы, предписывающие художественному творчеству те или иные принципы. Панофски, однако, упустил из виду одного немаловажного теоретика вкуса не XVII, а XVI века — Торквато Тассо. Забегая далеко вперед и предвосхищая многие позднейшие споры (и, главное, закрывая их), Тассо в своих «Диалогах» (написаны около 1592) категорически заявляет, что красота может быть познана не вкусом, и не на ощупь и не как-либо еще при помощи органов чувств, но исключительно интеллектом — только он способен запеленговать красоту. Вкус есть одна из граней интеллекта, ответственная за понимание красоты.
Говоря современным языком, «вкус» — это способность к правильному суждению о том, что прекрасно и что пошло или уродливо. Не употребляя этого слова в современном звучании, Торквато Тассо, однако, исчерпывающе отвечает на вопрос о вкусе, для чего рекомендует прежде всего не впутывать сюда это слово, чтобы избежать недоразумений.
В деле распознания красоты (то есть того, что должно нравиться) надо руководствоваться не «вкусом», как и не любыми другими шаткими органами чувств («sconvenevole molto ch’ella sia sottoposta algiudizio di sensi materiali»), а способностью суждения ума, которому органы чувств лишь поставляют некую пищу. Но, в недоверии к органам чувств, интеллект должен бы постоянно соизмеряться непосредственно с высшим, что у него есть — с божественным стержнем в себе, с требованием Абсолюта, как с императивом: «noi ricerchiamo quel che per se e hello».
Тассо переводит разговор о красоте на интеллектуальный план объективности: riserhandosi nondimeno il pieno giudicio de la hellezza a l’intelletto. Именно этим императивом будут руководствоваться все дальнейшие эстетики. Эстетика как философская дисциплина занимается постановкой объективных задач искусства; она об отклонениях и заблуждениях в решении этих задач.
В этом смысле эстетика — строгая идейная наука, и таковой оставалась до французских моралистов типа Лабрюйера, Монтескье, Вольтера (см. «Godt» в его Философском словаре) и Шефтсбери с Кантом («schon ist was ohne Begriff gefallt»), которые сводили вкус к субъективному набору предпочтений и отстаивали его произвольность и индивидуальность, сыпля афоризмами о рецепторах разной ворсистости и анекдотами об утонченности вкуса одних или его отсутствии у других.
Однако, как выяснил Дэвид Юм, вкус на поверку не такая уж вольная и незаинтересованная стихия. Вкус не есть сфера произвола, в нем бывают объективные ошибки, как они бывают в инженерной конструкции или в суждении ума. Существует-таки вкус объективный и универсальный (он прекрасно сводится к канонам и принципам, выработанным классическим искусством греков, и основан на математически проверяемых законах).
И у него есть адекватные критерии. Чтобы вещь не грешила против вкуса, опорные правила гласят: вещь должна
- иметь соразмерность, ничто не должно быть атрофировано или гипертрофировано,
- быть органична,
- сделана с учетом зрителя и ракурса его взгляда,
- не должна упускать из внимания цель и назначение данного творения.
Так, безвкусно и граничит с пародией патетическое исполнение симфоническим оркестром фривольной песенки, годящейся лишь для насвистывания, или высокопарный слог Берни в описании тефтельки.
Хрустальный молоток с точки зрения этой эстетики — уродлив, так как при всей внешней красоте материала он не предназначен для выполнения своей функции, не соответствует своей цели (пример Умберто Эко из его «Истории красоты». М., 2005, с. 88). Театральные визионерские фрески-обманки Веронезе целесообразны как сценография театра, но не для стен жилого дома.
Говоря языком метафизиков, вещь должна быть пропорциональна самой себе. Далее, во избежание дурновкусия, ничто в искусстве не пускается на самотек: действие самой фантасмагорически-прихотли- вой сказки должно быть сознательно направляемо рукой художника. «Искусство — это хорошо управляемое сновидение», — сформулировал Борхес.
Безвкусна также поэзия «непосредственных» душевных порывов, отдающаяся наплыву чувств. Палладио согласился бы с этими критериями, как и с Гегелем, доказывавшим, что вкус тогда безошибочен, когда в нем нет субъективности: он выражение долженствования (см. его «Эстетику»). У гения нет «вкуса», у него есть непреложность, одноприродная с Абсолютом. А остальное все приложится. В известном смысле Гегель приходит к тому, с чего начал Торквато Тассо, младший современник Палладио.
Чтобы почувствовать себя вхожим в интеллектуальный контекст гуманистов эпохи Возрождения и для лучшего понимания феномена диффузии мыслей, следует поставить читателя в известность, что отец Торквато, Бернардо Тассо, был большим другом и единомышленником Даниэле Барбаро, не раз гостил у него в Венеции. Это наводит на далеко не праздную гипотезу о том, что в семье Тассо циркулировали те же потоки идей, которые разделял Даниэле и Палладио, следовательно, в писаниях Тассо мы вольны усмотреть косвенный отсвет эстетических убеждений нашего героя.
