Как бы спрятав неуставную террасу, и заставил забыть о ней? Не из соображений ли дидактики? Так же он поступил, мы помним, публикуя виллу Пойяна и Барбаро без рискованных изысков, и еще кое-где, чтобы давать меньше поводов к недоумению.
И здесь: так оно выглядело «чище», тогда как на самом деле была у дома еще и уютная, но сбивающая симметрию терраса на крыше. Тут, заодно, настало время сознаться, что вилла Ротонда в целом не идеально симметрична: в частности, главная ось выделена более широкими вестибюлями, что, если присмотреться, заметно и на плане.
В свое время эта терраса или террасы действительно исчезли, и чертеж победил. Ими в определенный момент пожертвовали ради высшей идеи абсолютной ротондности. К этому приложил руку ближайший ученик маэстро, Скамоцци. Недаром главный теоретический труд Скамоцци называется (и этим все сказано) «Идея универсальной архитектуры» (1615).
Универсальности ради он бесцеремонно уберет террасы, достраивая виллу для новых владельцев, графов Капра. Один проект Скамоцци, тиражирующий идею виллы Ротонды, прелестная Рокка Пизана, не оставляет сомнений в универсалистской решимости Скамоцци.
Удивительно, что даже такая всемирно известная вилла таит в себе загадки и не все с ней ясно. И отрадно, что можно еще совершать открытия там, где прошли целые толпы исследователей.
Ротонде за прошедшие века было пропето столько заздравных осанн как «чуду гармонии», «мечте эллинизма», «компасу целой цивилизации», что хочется продраться сквозь плотную завесу фимиама и, не из метафизического озорства, а из соображений (всегда оздоравливающего) негативизма, подметить пятна на этом солнце архитектуры.
Быстро заплатив дань восторгу (она действительно великолепна и бесподобна, что и говорить!), приступим к разгребанию горы прекраснодушных книг, публикаций и диссертаций, которые давно погребли Ротонду вплоть до самой макушки купола. Держись, Ротонда, от нас сегодня не дождешься ты «упоительных похвал»!
Приведу сначала три несерьезных соображения, а затем три серьезных.
Во-первых, как мы уже вскользь заметили, четыре фасада Ротонды на самом деле не совсем идентичны. В двух из четырех фасадов по восемь окон под портиком, а в двух других — только два. Таким образом, все-таки главная ось намечена! Это очевидно та, где окон меньше. Нет полной симметрии и в интерьере. Так что Ротондой ее называют условно, как сказал бы Хармс.
Во-вторых, эти росписи. Интерьеры украшены росписями. Даже обильно, роскошно украшены. Десяток разных художников наперебой старались, чтобы наложить свои помехи на чистую симфонию архитектуры. Особенно противоречит духу Палладио буйная барочная лепнина в куполе, сама по себе высочайшего качества. На стенах круглого зала пританцовывают главные олимпийские боги. Где-нибудь в другом месте все это смотрелось бы прекрасно.
В соседней вилле Вальмарана, в семи минутах ходьбы от Ротонды, есть бесподобные фрески Тьеполо: вот они виллу украшают, тем более что сама архитектура ее никакая. А здесь? В принципе, Ротонде подошло бы вовсе не иметь интерьеров как таковых: она прекрасна как скульптура. Зачем заглядывать во внутренности Венере Милосской?
Именно — скульптура. «С каждой стороны одинаково красиво» — это, заметим, отнюдь не формула бытия архитектурного сооружения, которое имеет фасад и «все остальное». Любоваться со стороны — рефлекс не на дом, а на статую.
Недаром один итальянский исследователь считает пластичность вообще главной приметой палла- дианского стиля: «Кроме того, что эти здания радуют как чистое выражение геометрических соотношений, они могут быть восприняты и как скульптуры». Ротонда, и точно, является, в сущности, фигуранткой пейзажа. Она больше феномен паркового зодчества, то есть свободностоящая скульптура, на которую и надо взирать со всех сторон, а не «наслаждаться из нее чудесным видом», как инсинуирует хитрый Палладио. Ротонда существует для того и только для того, чтобы приводить собой в восхищение.
Для законченного эстета наподобие Альме- рико, который к тому же везде был и все видел и едва переводит дыхание на гималайских высотах собственного духа, мир, который стоит созерцать, не есть мир природы, и посему нет нужды выходить из этих стен и на что-то смотреть. Для такой персоны более естественно экспонировать себя и благосклонно дозволять, дабы это на него приезжали посмотреть, подобно тому, как то благосклонно дозволяют Гималаи.
Вернемся к экстерьеру. Первым делом, вилла встречает нас некими латинскими надписями на архитраве (и так на всех четырех). Что там написано? Это обессмертил себя новый владелец виллы, граф Капра, купивший у наследников Альмерико виллу за добрых 30 тысяч золотых дукатов (немалая сумма).
На хорошей латыни там написано нечто, что в переводе звучит довольно разочаровывающе: «Марио Капра, сын Габриэля, впредь предписал право наследства на этот дом старшему из сыновей, вместе со всеми доходами, полями, долинами, холмами, и по ту сторону большой дороги, на вечную память о том, что сие провозглашаю, скорбя и испытывая страдания».
Толком непонятно, раскаивается ли уже, что всегда достается первородному сыну, а не самому смышленому, или так страдает, что потерял логическую нить. Иоганн Вольфганг фон Гёте, оказавшись в 1786 году перед лицом великого творения архитектуры, прочел сей меморандум и, памятуя о заплаченных дукатах, едко заметил: «Вот уж можно страдать о чем ни попадя и за меньшую сумму».
И впрямь, на здании такого полета хотелось бы прочесть что-нибудь пометафизичнее, на уровне, достойном замысла Палладио. Быть может, при взгляде на Ротонду у Гёте мелькнула мысль, что ведь по большому счету это архитектурный иероглиф Бога: Он тоже, согласно формуле теологов, есть нечто, центр которого нигде конкретно и одновременно везде. А тут какой-то параграф из завещания…
Но это все мелкие придирки. Есть недостатки и посерьезней. Это, если по нисходящей, демонизм, тоталитаризм, маньеризм.
Во-первых, Ротонда таит в себе неприятный оккультный сюрприз. Количество ступенек, если не полениться их сосчитать, — 18. Очень некстати, это пресловутое число Зверя: 6+6+6. Естественно, количество ступенек одинаково со всех сторон. Выходит, они в сумме дают 72, а это точь-в-точь годы жизни Палладио: он умер на 72-м году жизни. Что за чертовщина! Прошел по жизни ровно по числу ступенек на своем любимом детище, не переступив ни на одну. После этого играйся в нумерологию!
Архитектурная юмореска
Благочестивый человек средневекового склада неодобрительно сказал бы также, что, как самая симметричная из всех архитектур мира, Ротонда наиболее открыта и уязвима для нечистой силы. Поскольку в старину твердо верили, что злые духи любят симметрию.
Вот почему в готической архитектуре и вообще в средневековом искусстве симметрии избегали, не было даже симметричных фасадов и все окна располагались на разном расстоянии друг от друга — возьмите любой готический палаццо в той же Венеции. Делалось это для того, чтобы нечистый не повадился через окно. Ибо через асимметричные он войти не захочет.
Во-вторых, образец и икона «идеальной архитектуры», Ротонда абстрагирована от дел мирских, отрешена от низменной утилитарности и «стряхнула прах земного с ног своих», подобно своему хозяину. Еще немного, и она зависнет в левитации. Ибо не жизнь в ней мыслима, а вознесение в запредельные сферы надмирного.
Она у нас архетип! Явление скорее потустороннего порядка, чистое умозрение в камне, перефразируя Евгения Трубецкого. И настолько убедительное, что перед ней как-то забываешь, что дому-то в действительности пристал только один фасад, лицевой, и просто необходим черный ход, мало ли что. Но на вилле Ротонда нет места никакому «мало ли что» и вообще человеческим слабостям и житейским приземленным интересам.
Герда Бедефельд и Бертольд Хинц в своей книге о венетийских усадьбах замечают: «На вилле Ротонда впервые архитектура освободила себя от любых обязанностей перед жизнью, и жизнь с ее неотменимыми надобностями тоже перестает теребить за рукав великое искусство. Так обе полюбовно разошлись, дабы пребывать в чистой любви к самим себе…
И подумать только, подобной модели разобщенности будет суждено большое будущее! Сказанное объясняет, почему такая архитектура столь часто оказывается приспешницей, причем добровольной, самых идеалистических, мягко говоря, режимов». Они хотят сказать, что в вилле Ротонда есть сильный тоталитаристский поддув. И, добавим, даже что-то от египетских пирамид.
Будучи гиперболической, несбыточной архитектурой, Ротонда будто не имеет иной задачи, кроме раздувания в человеках страсти к идеальности как к самоцели: это архитектура ради архитектуры, кантовская вещь в себе, Ding in sich, сама себе отрада. Она, в своей отрешенности, не предусматривает ни человека, ни всех его «низких» нужд и потребностей. Это очищенная эссенция, или, если угодно, чистая монада. У монад, кстати, согласно Лейбницу, тоже имеются окна. Только если у Лейбница и Канта монада при этом герметически непроницаема, то наша не столь горда, и попасть в нее можно даже круглому профану — милости просим, по средам и субботам.
В-третьих, заниматься только чистым искусством, по возможности уходящим от реальности к фантасмагории, — коронный номер эстетической программы маньеризма. В ту «идеалистичнейшую из эпох» (Макс Дворжак) искусство, добившись автономии, идет на риск превышения власти и сознательно отрывается от «натуры». «Им удалось почти что победить природу», — хвалит таких Вазари, апологет маньеризма и сам маньерист.
Отчуждение искусства от природы прекрасно выражено в идее четырехликой красавицы Ротонды, у которой, конечно, никаких черных лестниц и скотных дворов. Безусловно сильнодействующая формула, но граничащая с патологией. Она бытует в перспективе маниакальной идеи чистого искусства, и ее эффектная четырехкратность — все-таки аномалия мутанта; это exercice de style. В ней есть нечто от многоглавых монстров из гротесков, которыми так увлекались маньеристы и которые Даниэле Барбаро называл picturae somnium, «сновидческие картинки».
При желании уже на одном из первых творений Палладио, на вилле Пизани в Баньоло, можно найти следы маньеристского мышления. Руст на ее арках не скрывает своей исключительно декоративной сущности, просто наложен сверху красивым рисунком по внешней стороне лоджии, чтобы вовремя уступить инициативу гладкой изнанке арок. Маньеризм чистейшей пробы — его вилла Кальдоньо.
Здоровенные консоли в патио дворца Вальма- рана в Виченце. Маньеристичны встраивание виллы Барбаро в холм, нелепый купол вичентийского кафедрального собора в форме колпачка, пучки колонн палаццо Кьери- кати и рисунок мраморных плит на его стилобате, и все те подрывы ордерной системы, о которых было говоре- но на стр. 97. В Ротонде, в частности, маньеристично то, что портик сам себя дезавуирует, подвергает инфляции и изменяет своему истинному назначению, предписанному самим Палладио, — быть вершиной, осью иерархии здания.
Он выставляет себя на осмеяние — чистое донкихотство в архитектуре. Правда, маньеризм Палладио умен и структурен, то есть остроумен, и не опускается до довольно бесхитростного, в общем-то, балагурства архитектурных юморесок от Джулио Романо, Буонталенти или Лигорио.
Расположить колонные портики с фронтонами на каждой из сторон куба — ход, безусловно, отдающий дань эксцентричной эстетике маньеризма, хотя в самих линиях Ротонды нет маньеристских ужимок, если не считать «ноздрей» в тимпане, но и они были привнесены позднее.
Таким образом, Ротонда, внешне не демонстрируя ярких примет маньеризма, тем не менее есть его прекрасный образец. Маньеризм крепко эксплуатировал метафору как основной прием и главное орудие своей поэтики. Метафора призвана выстраивать вторичное пространство понимания. Как мы видели, каждая из построек Палладио целилась на метафору — то Взращивание храма, то Школьный пенал воспитания рода человеческого, то Новое доказательство Божие, то Тотальный экуменизм, то Окрыленность материи, то этикет как Первая заповедь искусства. В обличье Ротонды перед нами очередная чистая метафора, метафора гуманистического Кругозора: это «Дом с Кругозором» для всестороннего человека.
Андрэ Шастель, даже не полемизируя, располагает Палладио среди маньеристов. Пусть так; не станем ни оспоривать точку зрения на Палладио как на маньериста, ни защищать ее, она и без того многими убедительно артикулирована. Единственное: стоит ли причислять к маньеристам того, о ком все давно пришли к единому мнению, что он создал свой собственный стиль? Ведь маньерист, по строгому определению — художник, который работает в манере кого-то другого, утрируя ее. Вазари требовал от образцового маньериста умения комбинировать аж три идеала: рисунок Микеланджело, грацию Рафаэля, мазок Леонардо. Точно так же у Палладио конечно есть нечто и от Браманте с Альберти, и от Брунеллески.
