Постепенность перемен, набиравших темп к концу XVII в., в петровских реформах перешла в фазу культурного взрыва, связанного со строительством новой столицы России в дельте Невы. Нарушение непрерывности традиций, неизбежное в такой фазе, связывалось с активностью восприятия внешних влияний с Запада, значение которых нарочито подчеркивалось. Но обновление не было полным разрывом с историческим опытом. Воспринятое ассимилировалось и образовало в синтезе с унаследованным от национального Средневековья своеобразные варианты той общеевропейской культурной системы, которой стал классицизм XVIII — начала XIX вв.
С давних пор бытует противопоставление двух столиц России — Санкт-Петербурга и Москвы — как неких противоположных начал. Эта привычная оппозиция подчеркивается в разных гранях городской культуры и в традициях художественных школ, в психологии жителей и формах их поведения, но более всего в характере пространственной организации городских структур. Сопоставлением Москвы и Петербурга обычно иллюстрируется тезис о противоположности живописного и регулярного, интуитивного и рассудочного, естественного и искусственного, волевого начал русского градостроительства. Но непредвзятое сопоставление обнаруживает взаимодействие этих «полярностей», их взаимопроникновение в становлении новых качеств городской среды.
Развитие Санкт-Петербурга началось с закладки 16 мая 1763 г. мощной крепости «Санкт-Питер-Бурх», за которой установилось название Петропавловской, в первые десять-пятнадцать лет оно шло по руслу, вполне традиционному для русского градостроительства. Петропавловская крепость получила мощный периметр бастионов, созданных по передовым для того времени идеям фортификационной науки. Вдоль их линии следовали жилые и прочие постройки, обрамляя обширное внутреннее пространство, центрированное колокольней Петропавловского собора (1712-1733, Д. Трезини). Пространственная форма крепости, при всех фортификационных и архитектурных новациях, повторяла характерные черты типологии русских кремлей. Перед мостом — въездом в крепость со стороны Петербургского («городского») острова — расположилась торговая площадь (как это и бывало в русских городах). От этой площади началось развитие не очень правильной радиальной сети улиц. Потребность в развитии судостроения, связанного с активным подвозом материалов с материка, обусловила появление еще одною центра городского развития, на южном берегу Невы. Им стало в 1704 г. Адмиралтейство, подобно крепости защищенное рвами, валами и охваченное гласисом — «полыми местами» — со стороны суши. Стягивающиеся к нему дороги наметили вторую, материковую, систему радиальных улиц. Ориентиром для нее стала башня со шпилем, с 1711 г. поднимавшаяся над серединой адмиралтейских корпусов. Осваивались и берега Невы. Таким показывают Петербург планы Палибина (1716) и де Фера (1717).
Все это обычно для русского города. Не была новацией и двух- частность, двухцентровость системы — очевидные аналогии можно найти в нескольких средневековых русских городах, строившихся по берегам больших рек (Новгород, отчасти Псков и др.). Новой была лишь та пронизанная единой волей энергия, с которой ресурсы всей страны направлялись на небывало быстрое формирование города. Знамением времени стало и изменение ценностей, отраженное в пространственном строении городских структур. Центральную позицию в левобережной части занял не храм, а утилитарная производственная постройка — Адмиралтейская верфь. Со своим высоким шпилем, она стала одним из главных ориентиров и символов города, шпили Адмиралтейства и Петропавловского собора, вехи, выявлявшие два главных центра, поддерживались меньшими вертикалями в центрах «второго уровня», дополняя привычную систему ориентации в пространстве.
Ситуация изменилась лишь тогда, когда Петр I принял окончательное решение сделать новый город столицей России (документы, закреплявшие это решение, не найдены, но дата его связывается с решающей победой Северной войны в битве при Гангуте, 1714). Для столицы двухчастность была неприемлема. Начался поиск объединяющей идеи. Объединяющими образами стали для Петра I поразившие его деловитый Амстердам и Версаль, символ Вселенной, подчиненной воле абсолютного монарха. Геометрическая регулярность должна была стать общим принципом формообразования, объединяющим формирующийся «парадиз». Местом для нового регулярного центра города был избран Васильевский остров, занимающий срединное положение в Невской дельте и к тому времени еще мало застроенный.
Создать этот центр Петр решал уже не традиционными способами, но поручив французскому архитектору Ж. Б. А. Лсблону составить чертеж генерального плана. Подготовленный в 1717 г., этот план на первый взгляд — не более чем изящно нарисованный вариант идеального города, повторяющий мотивы увража Ж. Перре де Шамбери8. Но если преодолеть впечатление от вычурного рисунка, можно обнаружить, что схема этого плана повторяет классическую для русского Средневековья схему мысового города на слиянии рек, получившую свое полнейшее воплощение в структуре Москвы XVII в. Более того, схемы Москвы и Петербурга по плану Лсблона аналогичны по своим общим очертаниям (только леблоновский план зеркален по отношению к московской схеме). Овальный обвод укреплений, предложенный Леблоном, напоминает очертания Земляного города и близок к нему по величине. Проект не был отвергнут, но не был утвержден.
Леблон, умерший в 1719 г., не повлиял существенно на строительство Петербурга. Но идея синтеза западной и русской градостроительных традиций, равно как и идея трехчастного центра (Адмиралтейство — Стрелка Васильевского острова — Петропавловская крепость) определили дальнейшее развитие новой столицы. Не важно, родились они у самого Леблона или предписаны ему Петром I. Важно, что ими направлялся в дальнейшем синтез градостроительных традиций, определивший лицо Петербурга, а затем и направленность 1радостроительных идей русского классицизма (именно специфической русской версии международного стиля, а не просто «классицизма в России»). Утверждение регулярности планировки связывалось с созданием непрерывной фронтальной застройки — направления улиц становились основой системы ориентации, дополнявшейся традиционной ориентацией по вертикалям, объемным ориентирам. Системы ордеров стали задавать закономерность построения отдельных объектов.
Новации, связанные со строительством Санкт-Петербурга, не были перенесением на российскую землю чужеземной моды. Обращение к ренессансной традиции определялось потребностью сформировавшейся в России личности человека Нового времени. Его сознание, принимая свою конечность и ответственность за результаты своей деятельности, вместе с тем искало формы утверждения своей суверенности, мужества быть собой. Градостроение воспринималось уже не как органический процесс, но как сумма усилий, направляемых осознанной волей. Их объединению в последовательность, обеспечивающую пространственный порядок и организованность бытия, служили теперь внешнее императивы. Компенсацию естественного единства искали в эстетической ценности. Регулярность же, основанная на простейших геометрических закономерностях, использовалась как средство установления эстетизированного порядка. В сложных ситуациях, определяемых природным ландшафтом или антропогенными структурами, ряд закономерностей дополнялся уравновешенной асимметрией и сочетаниями разнонаправленных фрагментов ортогональных и радиально-лучевых схем. Порядок, основанный на геометрических абстракциях, отчуждался от конкретной реальности. Его идеальные очертания получали предварительное овеществление в проектной модели, наделявшейся эстетической самоценностью.
Среди участников строительной деятельности, ранее объединявшейся артелью, стала выделяться фигура автора, определяющего целеполагание и принимающего на себя ответственность за результат. Первым автором, чья личность определяла градостроительные решения, был Петр [, направлявший начальный этап создания Санкт-Петербурга. В его время установилась и практика конкретного авторства архитектурных объектов (но авторское право еще не закрепилось — за каждым крупным объектом тянется длинный шлейф имен сменявшихся авторов). Синтез традиционного российского и ренессансного начал определил характер новой столицы.
Своеобразие Петербурга, его несоответствие международным стереотипам классицизма, остро ощутил и описал в воспоминаниях (1839) маркиз де Кюстин. В необычности Петербурга ему увиделось нечто враждебное и тем острее он на нее реагировал. Он подчеркивал просторность города, решительно отличающую его от привычной плотности западных городов. Он отметил и незнакомую ему активность вертикальных акцентов над ровными прямыми рядами относительно невысоких домов. В иных пространственных отношениях и знакомые формы классицизма казались ему теряющими свой характер. Выводом было: «Московия более сродни Азии, чем Европе. Дух Востока царит над Россией»9. Желчный маркиз точно воспроизвел ощущения, возникавшие в соприкосновении с Петербургом у человека, воспитанного культурой западноевропейского классицизма.
Неклассическая пространственная основа города выпирала сквозь униформу классицизма даже и во время наибольшего распространения этого стиля в застройке Петербурга. Вместе с регулярностью утверждалась ориентация на земные идеалы и образцы — Версаль, Париж и Амстердам вставали рядом с «небесным Иерусалимом». Естественность, органичность формирования среды заменялась театральностью. В этом театре, при всей ригористичности классицизма, сочетание его образов со средневековыми отзвуками Иерусалима воспринималось вполне естественно, как то показала Москва, — воспринявшая в свою систему «петербургскую» регулярность. Но смена жизненной подлинности жизнью-театром приближала к новому кризису. Теряла свою глубинную значимость символика пространственной формы. Забывались, уходили из сознания значения форм-архетипов. Создаваемая человеком среда начинала отчуждаться от него и его внутренней жизни. Процесс этот завершился к концу XIX в.
XX в. стал временем нового культурного взрыва, подчиненного идеалам и ценностям, утверждаемым вместе с социальной утопией. Угасший к последней четверти века, он окончательно разрушил связи между внутренним миром человека и формами его среды. Мир лишился значений и смысловой ориентированности. Задачи обновления городов, возникающие на рубеже XXI в., включают разрешение и этой проблемы. Восстановить прерванные нити культурной преемственности при этом необходимо. Отсюда — актуальность обращения к национальным традициям, в том числе и градостроительным. К ним влечет не только ностальгия, но и потребность культурного возрождения.
