Понятие «форма» в текстах, посвященных архитектуре, в соответствии с европейской классической традицией включает обычно представление о стабильности. Связь эта, однако, не безусловна. Классическая архитектура Японии не связывала форму своих произведений с конкретностью материальной субстанции. Здесь в само содержание формы вошло древнее представление о необходимости и неизбежности обновления всего — в том числе и рукотворных сооружений. До того, как с 794 г. столица страны закрепилась в Киото, существовал обычай переносить ее на новое место по смерти каждого правителя. Древнейшее синтоистское святилище в Исэ, восходящее к III в., начиная с VII в. каждые 20 лет воссоздается заново на «месте возобновления» рядом с существующим храмом. По завершении нового, старое здание сжигается, а его участок становится местом возобновления для следующего цикла. Форма во всех структурных признаках сохраняется; проходя периодические циклы обновления, она возникает вновь и вновь, как форма танца при повторном исполнении. Стихийные бедствия — тайфуны, землетрясения — привели к тому, что основная часть произведений древнего японского зодчества, главным материалом которого было дерево, существует в форме, неоднократно воспроизводившейся.
Однако и сама структура зданий не рассматривалась как нечто данное раз и навсегда — если речь не шла о канонизированных святынях. Она принималась как заключающая в себе потенции развития. Жилища, дворцы и храмы постоянно пополнялись новыми объемами, продолжающими изначальную систему, их образ обогащали зримые следы развития во времени. Классическим образом подобной структуры, открытой для развития, стал летний дворец Кацура в окрестностях Киото, начатый в 1590 г. и создававшийся в несколько этапов до середины XVII в. Кэндзо Танге охарактеризовал его структуру как «длящееся течение пространства от точки к точке»17. Единство такой структуры определяется не свойствами модели конечного состояния, но постоянством закономерностей роста. В данном случае — это закономерности «природосообразного» освоения места для постепенно развивавшейся потребности, сопряженные с логикой модульной каркасной конструкции.
Традиционная для японской культуры идея развивающейся архитектурной формы во второй половине XX в. продолжена концепцией метаболизма, которую в 1960 г. заявила группа молодых архитекторов, объединившаяся вокруг Кисё Курокава и критика Нобуру Кавадзое. Метаболисты говорили о необходимости мыслить представлениями динамичного, варьируемого пространства и изменяющегося назначения. Метаболистов интересовало не обособленное, завершенное в себе здание, но «групповая форма», служащая структурным каркасом, которому не может повредить изменение заполняющих ее элементов, уменьшение или пополнение их числа. Закрытым, завершенным системам европейской архитектуры противопоставлялись открытые к дальнейшему развитию и росту. Аналогии с живым организмом противопоставлялись излюбленным европейскими архитекторами-рационалистами аналогиями с машиной. Метаболизм предполагал закономерность сосуществования разнородных начал в меняющихся системах в соответствии с буддийской концепцией преходящего характера всех вещей.
Наиболее демонстративно принципы метаболизма воплотил попавший под его влияние Кэндзо Танге. В 1962-1967 гг. по его проекту в Кофу построено здание, объединившее различные средства массовой коммуникации — редакции газет, радио- и телестудии, типографии. Сама принципиальная незавершенность открытой системы, полемически противопоставленная европейской традиции, наделена здесь символическим значением. Стабильную основу сооружения образует куст из 16 «ядер обслуживания» — могучих цилиндрических бетонных шахт, в которых собраны вертикальные коммуникации всех видов (лифты, лестницы, каналы инженерного оборудования). Шахты несут перекрытия этажей, на плоскости которых группировка помещений легко может изменяться. Метафора здания неотделима от его символической незаконченности. Не все пространства между стволами коммуникаций использованы — пустоты сохранены, как заявлено, в качестве резерва расширения рабочих площадей. Контраст пустот и заполненных пространственных ячеек, разная высота круглых шахт, как бы говорящая о длящемся росте, драматически свидетельствуют о возможности изменений, о том, что массивная структура может откликаться на динамичность связанной с ней жизни. Однако, если дальнейший рост фактически осуществится, пустоты заполнятся, выразительность формы исчезнет. Открытость системы чисто символична — реализация ее потенции может осуществиться лишь через уничтожение метафоры.
Японская традиция связала диалектику стабильного и изменчивого в архитектуре с проблемой изменчивости, развития, роста структуры объекта. В европейской культурной традиции внимание привлекает зависимость стабильной оболочки от жизнедеятельности, для которой она создается, переводящая свойства, существующие во времени, в свойства пространственной структуры. На этом принципе строилась последовательность концепций протофункционализма, определившихся на рубеже XVIII и XIX вв., функционализма и конструктивизма, постфункционалистских тенденций. Лишь малая часть этих концепций основывалась на постулате изоморфное™ расчленения и пространственной организации процесса пространственной формы оболочки (ортодоксальный функционализм). Преобладающим же принципом было формирование пространственных структур, обладающих некоей мерой универсализма, приспособляемости, позволявшей структуре процессов изменяться в пределах неизменной оболочки. Процесс диктовал содержание метафоры, которую несет форма. Не ограниченное означением функции, это содержание, однако, развивалось в ассоциативной связи с исходной темой, которую она задавала, и теми эмоциями, которые она несла. «Режиссура» жизненных процессов, определяющая их пространственное развертывание, ритмику, эмоциональную тональность, определяет первый этап процесса формообразования.
Одним из приемов изначальной «сортировки» процессов жизнедеятельности, влияющей на организацию формы, стало вычленение коммуникационных связей, объединяющих систему процессов. В классическом зодчестве коммуникации пространственно не вычленялись. Только вход в здание, их общее начало и место, где соприкасались внутреннее и внешнее и где человек переживал момент смены пространственного окружения, акцентировался в структуре формы и наделялся особыми символическими значениями. Обрамление входа иногда разрасталось до особого сооружения, которое могло подняться выше основного объема — как гигантские порталы трех медресе, обрамляющих площадь Регистан в Самарканде, или порталы дворца Ширваншахов в Баку. В гражданской архитектуре трансальпийского Ренессанса — французской, германской — самостоятельная пространствообразующая и символическая роль отводилась иногда лестницам. Врезанная в фасад замка Блуа (Франция, XVI в.) ажурная ротонда с пологой спиралью парадной лестницы — один из наиболее впечатляющих примеров подобного рода.
