Свободно стоящие в пространстве, они воспринимались как громадные скульптуры, что сближало — видимо не случайно — зодчество средневековой Руси с эллинской традицией, также связывавшей и ориентацию в пространстве, и художественные эффекты ансамблей с пластической разработкой обособленных объемов и телесностью восприятия масс. При этом для русских зодчих решающим, по-видимому, было отношение между этими массами и природными формами, а не формальные правила ориентации по странам света и подчинения элементарным закономерностям параллельности и прямого угла. Это позволило с особой полнотой выявить скульптурность объемов и органичность их связи с природной ситуацией. Каноническое правило обращенности алтаря храма на восток (равно как и «красного угла» горницы) воспринималось весьма условно. По наблюдениям Р. Гаряева, отклонения оси алтаря от восточной ориентации в некоторых случаях достигали 90°, что нельзя объяснить направлением на восход солнца в какой-то определенный день5.
«Воля к форме», которая развивалась в организации структуры русских городов, не связывалась с тяготением к ортогональности, и это вошло, видимо, в систему архетипов восприятия, прочно отложившихся в подсознании. Уже в начале XX в. голландский неопла- стицизм и российский супрематизм в своих экспериментах претендовали на интуитивное постижение основных, изначальных закономерностей бытия. Пит Мондриан связывал их символическое выражение с жесткой ортогональностью, Казимир Малевич — с напряженностью трудно уловимых глазом отклонений в очертаниях своего знаменитого «Черного квадрата» от чистоты очертаний, предполагаемых геометрией.
«Неортогональность» пространственных структур средневекового русского города оценивалась некоторыми историками градостроительства (А. В. Бунин, В. А. Шквариков и др.) как следствие стихийности — и даже хаотичности — их формирования. Однако мы имеем дело с проявлением иной, трудно постижимой для нас ментальности, в которой личность осознает себя частью целого, и порожденных этой ментальностью форм организованной деятельности. Не строя детализированных завершенных моделей предполагаемого результата (подобных, например, генеральным планам городов XX в.), коллективная воля градодельцев разумно и последовательно направляла процессы роста городских организмов, чутко реагируя на непредвиденные изменения ситуации. Результатом становилась органичная, как бы «выращенная» форма, естественно включенная в систему ландшафта (что не удавалось «плановому» градостроительству XX в., создававшему детально разработанные модели предлагаемого конечного состояния города — генеральные планы, но не овладевшего искусством управления реальными процессами городского развития; как правило, реальность имела мало общего с намеченным).
Классическим типом средневекового русского города был город мысовой, основанный на мысу, образованном слиянием рек. Такие города довольно многочисленны благодаря преимуществам, которые давало подобное расположение, для создания системы укреплений. Они развивалась, как бы руководствуясь общим сценарием. От изначального укрепленного ядра в междуречье устремлялся веер лучевых направлений — дорог, вдоль которых начинался рост посадов и предградий. Когда удаление вдоль радиусов от цитадели — кремля, становилось опасно значительным, разрастающаяся структура перебрасывалась через водные протоки, где начинали формироваться лучевые структуры заречий. В идеальной модели развитие должно было прийти к радиально-кольцевой структуре. Такой результат оказался достигнут в некоторых малых городах.
Среди крупных юродов Псков достиг очертаний, топологически близких к половине круга, диаметр которого расположился вдоль берега реки Великой. Однако Завеличье, отрезанное широкой и многоводной рекой, складывалось без органичной связи с правобережным массивом. Полного развития радиально-кольцевая модель достигла в структуре Москвы. Знакомство с ее развитием в XII—XVII вв. обнаруживает четкую логику процессов градоформирования, категорически опровергающую мнение об их «стихийности» (заметим, что важнейшим следствием татаро-монгольского нашествия на Русь стала стагнация роста населения и урбанизационных процессов. Как бы ни доказывал Л. Н. Гумилев, что роковые последствия «ига» — лишь исторический миф, фактом было сокращение числа городов, замедление их роста, полное прекращение каменного строительства почти на пол века всюду, кроме Новгорода и Пскова. Поэтому Москва осталась единичным образцом).
История развития структуры Москвы достаточно широко известна и не нуждается в подробном пересказе. Но обратим внимание на последовательность процесса. Укрепленный городок расположился на Боровицком холме на слиянии рек Москвы и Неглинной. Посад поначалу развивался на узком подоле холма вдоль берега Москвы-реки в сторону Яузы, образуя линейную систему, подчиненную реке. Чтобы избежать затопления в весенние разливы, застройка повернула в гору, распространяясь в междуречье Москвы и Неглинной. Образовавшийся посад прорезали три улицы, веером расходящиеся от проездных башен Кремля. Первоначальная линейная структура была преобразована в веерную. В то же время посад стал расти и за Неглинной. Веерная система начала распространяться на Занеглименье. Главный торг при этом расположился на «полых местах» (гласисе) под «приступной стеной» Кремля между реками. Он энергично притягивал к себе дороги. Веер улиц дополнялся новыми ручьями в Занеглименье и Замоскворечье. К 1538 г. «Великий посад» в междуречье охватила мощная стена — Китай- город. Далее веерная структура стала преобразовываться в центрическую. В 1586-1593 гг. уплотнившийся массив посадов левобережья Москвы-реки охватила стена Царь-города (Белого города), подкова которого уперлась в высокие берега. Застроенные земли на периферии Занеглименья, в Заяузье и Замоскворечье охватила еще одна линия укреплений — Скородом, описавшая уже полный круг с периметром в 16 км.
