Минувшая эпоха формализма извратила естественное положение вещей, при котором существо здания определяет технику его создания, а та, в свою очередь, — его облик»23. Обратим внимание на последнюю часть высказывания. Из совокупности свойств формы извлекается техника ее создания, как промежуточная детерминанта, как бы транслирующая устремленность социальной задачи в строение формы. Технократические идеи, получившие широкое распространение в идеологическом климате 1920-х, предполагали и присутствие «техногенных составляющих» в самой социальной задаче. Человеческое, таким образом, оттеснялось на второй план техникой, выраставшей в представлениях профессионального сознания до самодовлеющей судьбоносной силы.
Понятие «архитектурная форма» в этой системе мысли оказалось почти элиминированным; форма была лишь материальным условием эффективного осуществления функции, прямо подчиненным структуре ее организации. Логика функционализма в своем развитии с неизбежностью выходила на экстремистские крайности утилитаризма, идеи которого четко формулировал швейцарец Хан- нес Мейер (1889-1954) в своей антиэстетической иконоборческой концепции. Он утверждал: «Все вещи на земле являются произведением от перемножения функции на экономичность… Все проявления жизни являются функциями и, следственно, нехудожественны… Зодчество не является процессом эстетического порядка. Создаваемый новый жилой дом будет… биологическим устройством для удовлетворения духовных и физических запросов». Мейер считал архитектуру анонимной деятельностью, направленной на формирование жизненных процессов: «Строить — это всего только организация: организация социальная, техническая, экономическая и психологическая»24. В этой модели понятие «архитектурная форма» оказалось излишним. У Мейера оно не возникает.
Подобным образом складывалась и концепция российского конструктивизма. Стержнем ее была социальная организация жизни в той модели общества, которую строила Россия. М. Я. Гинзбург, идеолог направления, писал о программе функционального творчества, задача которого — «изобретательство новых типов архитектуры, долженствующих оформить социалистический быт»25. Он выделял в архитектурном творчестве момент изобретательский, отождествляя его с творчеством инженерным, но обращенным на решение социальных задач. Техника мыслилась при этом как обобщенный прообраз целесообразного, радикального и однозначного решения любых проблем, а значит, и проблем социальных, человеческих. Первоистоком архитектуры объявлялось «конструирование» самой жизни, здание же выступало как оболочка ее рационально организованных форм. Отсюда — призыв развертывать замысел изнутри — наружу.
Конструктивисты игнорировали форму как категорию, имеющую некое собственное бытие, самоценность и специфические закономерности образования и строения. Даже И. И. Леонидов, вошедший в историю архитектуры, прежде всего как мастер организации формы, утверждал: «…для нас же форма — результат организации и функциональных зависимостей рабочих и конструктив- ных моментов» . С их позиции казалась неприемлемой концепция группировки архитекторов-рационалистов АСНОВА, полагавших необходимым полнее отразить чисто человеческие грани социальных потребностей, а следовательно, работать не только над структурой объекта, но и над организацией всех сторон субъектнообъектных отношений, в том числе — чувственного восприятия объекта.
В соответствии с такой установкой в центре внимания рационалистов оказалась форма как кантовская категория — принцип упорядочения материи в ее чувственно данном разнообразии. II. А. Ладовский, идеолог группы, принял эту категорию за отправное начало в своем конспекте теории архитектуры. Рационалисты испытали влияние теории супрематизма Казимира Малевича. Его призыв — сделать экономию мерой ценности искусства — они претворяли в принцип экономии психической энергии. Ладовский видел в нем главный критерий формообразования, контролируемого «психотехникой» (данными экспериментальной психологии). Как и у конструктивистов, концепция рационалистов основывалась на постулате детерминированности формы. Они, однако, не принимали функцию как нечто однозначное, рассматривая сложную диалектику формообразующих факторов. Возможность «растворения» формы, ее элиминирования структурой функции тем самым исключалась. Оппоненты — конструктивисты и «пролетарские архитекторы» (группа ВОПРА) — называли это формализмом (термин, который получил негативное значение) и доказывали идеологическую несовместимость такового с марксистскими убеждениями. Критика переводилась во внетеоретическую плоскость, доводы ее принимали тональность политического доноса.
