Предложил ленинградский архитектор С. Серафимов — расчленение внутреннего пространства зданий на зоны, определяемые системой коммуникации, охватывающей комплекс построек и развернутой в трех измерениях. Идея была реализована в комплексе зданий Госпрома (Харьков, 1925-1929). Вертикальные стволы коммуникационной системы на разных уровнях соединены горизонтальными коммуникациями — пронизывающими объемы или проходящими над пересекающими комплекс городскими магистралями как «улицы в воздухе», мостики-коридоры. Возникала структура, открытая к развитию и продолжению, в которой снималось само представление о здании как изолированном объекте. Пространственная решетка коммуникаций, вертикальных и горизонтальных, была ее основой. Радикальность идеи в конце 1920-х гг. казалась чрезмерной. В то время она получила продолжение лишь в пределах объекта, структурная организация которого основывается на пространственной решетке коммуникаций. Такой вариант системы, построенной по принципу «изнутри — вовне», особенно эффектно реализовали В. Щуко и В. Гельфрейх (здание театра в Ростове-на-Дону, 1930-1935).
Конструктивизм не сумел использовать подобные идеи для системного преобразования городского контекста. В условиях широкой реконструкции и строительства новых городов казалась более реальной альтернатива, предлагавшаяся сторонниками традиционности, исходившими от принципов градостроительства русского классицизма. Она привлекала уже тем, что основывалась на идее пространственной целостности города и ценностях его сложившегося контекста. Новаторские постройки конструктивистов противостояли сложившемуся окружению как ориентиры преобразования; лишь в идеале предполагалось продолжение влияния, идущего изнутри, от ядра пространственной структуры зданий, и его распространение на всю городскую ткань. Для традиционалистов же формообразований объекта начиналось с осмысления контекста, его пространственных закономерностей. Метод осмысления задачи и структурирования объекта претерпевал инверсию. Утверждался метод «извне — вовнутрь», от общего — к частному, от города — к комплексу зданий и зданию.
Городское пространство в этой системе мысли выступало как нечто позитивное, как связующее начало, которому подчинено формирование объемов зданий. Утверждалось восприятие города в последовательности пространств, подобной интерьеру. Программная традиционность архитектурного языка, тяготевшая к наследию классицизма, принята как условие сохранения контекста. Вместе с тем, традиционализм ассимилировал некоторые идеи, предложенные конструктивизмом, — функциональное зонирование территории города, подчинение ее структуры сети коммуникаций. Городские комплексы формировались вокруг замкнутых пространств, таких же самодостаточных объектов, как здание в системе конструктивистской архитектуры. Само же понятие здания, напротив, теряло определенность в непрерывности застройки, формирующей пространства. Здание становилось как бы элементом ограждения, организации городских пространств. Сами постройки формировали по принципу, уже знакомому, активно использовавшемуся в начале века архитекторами стиля модерн. Многосекционный дом, образованный как сумма равноценных ячеек, имитировал своей формой некий целостный организм, имеющий центр, главные и второстепенные элементы. Соединение жилых ячеек использовалось как некая субстанция, из которой свободно «вылепливалось» его тело.
Градостроительные структуры подобного рода для того времени становились вполне благоприятной канвой упорядочения социальных связей и деятельности, насыщающих среду. Определенность пространств, формируемых периметральной застройкой, помогала утвердиться первичным членениям коллектива, образующего городское сообщество. В конкретном формообразовании, как мы видим это теперь, с излишней настойчивостью подчеркивались симметрия и геометрическая правильность, как волевые начала, противопоставленные природному. Связанные с этим издержки (прежде всего чрезмерную жесткость структурного костяка, исключающую и минимальные трансформации при изменениях функции) вряд ли искупала возможность легко ориентироваться в четко организованных структурах. И все же в оценках неспециалистов комплексы второй половины 1930-х — начала 1950-х гг. сегодня выступают как предпочтительный тип среды. При этом именно ее структурированность, определенность организованных жилых пространств, сочетающих достаточную инсоляцию и некую защищенность, как правило, называют в числе главных достоинств, проецировавшихся на социальные функции жилых массивов.
В работах по восстановлению городов, разрушенных во время войны 1941-1945 гг., раскрылись главные достоинства концепции городского пространства, сложившейся в советской архитектуре второй половины 1930-х гг. Осознание города как пространственной и структурной целостности помогло не только совершенствовать системы возрождаемых городов, но и четко планировать восстановительную деятельность. Четкий костяк инфраструктуры дисциплинировал городскую ткань, складывающуюся из завершенных единиц кварталов. Структурная идея легла в основу эффективной тактики возрождения городов. Новую ценность обретало и традиционное начало — концепция 1930-х гг. В исторической ситуации первых послевоенных лет она показала себя жизненной и плодотворной.
Однако метод «снаружи — внутрь» основан на предположении, что здание — лишь часть целостной структуры, подчиненной организации городского организма, в то время как практические методы строительства и психология строителей оставались ориентированы на «объект», да и сами здания компоновались как «объекты», «организмы», завершенные в себе, имеющие центр и четко обозначенные края. Противоречие обострялось несовместимостью норм традиционалистского языка архитектуры со стандартизацией, неотделимой от индивидуального производства. Вместе с постановкой на конвейер типового дома (а только законченным объектом и мыслился продукт домостроительной индустрии) установка на объект окончательно утверждалась. Крайнее опрощение формы, сводимой к обнаженности простейшей, почти примитивной конструкции, было внешним выражением заявлявшегося при этом возвращения к рационалистическим принципам архитектуры.
