Возникновение промышленности означало появление деятельности иного качества и, соответственно, иного восприятия мира. Уже в мануфактурном производстве связь функций «частичных работников», как бы обращенных в детали потенциального механизма, отделяется от них самих, противостоит им в виде программы, алгоритма производственного процесса. Образ этого процесса, определяющий его целесообразную последовательность, получает метрическую основу в стадиях планирования и оценки результатов. Маркс говорит о принципе машинного производства разлагать процесс на его составные фазы и разрешать возникающие задачи средствами естест- венных наук . Структура человеческой деятельности приобретает характер математической абстракции. Для ее осмысления стали необходимы новые категории мышления, иные, чем те, что использовала античная мысль, отталкивавшаяся от «эйдоса», тяготевшего к зримой конкретности, или мысль средневековых схоластов с ее культурой слова, речи.
Декарт предлагает новую теорию, основная идея которой — измерение движения посредством измерения пространства. Он ввел в геометрию координатные неизменные прямые — картезианскую систему координат, позволяющую определить пространственное положение любой точки через координаты ее местоположения, а через последовательность точек — любую линию (и далее, через систему образующих линий — поверхности, через объемлющие поверхности — тела). Время тоже предстает как одна из пространственных характеристик движения, отрезок прямой в прямоугольной системе координат. Богатство действительности оказалось сведено к протяженности и ее свойствам, характеризующей гигантский механизм мира.
Тем самым Декарт создал универсальный инструмент для фиксации формы, возникающей идеально, в представлении, для операций с идеальными образами, их преобразования и развития. Форма, воспроизведенная в системе декартовых координат, точно фиксируется на плоскости чертежей и может быть точно перенесена в натурные измерения, определяя формирование объектов. В наше время эта математизированная система дала возможность подключить ЭВМ к операциям по преобразованиям и фиксации идеальных моделей.
Метод обрел и некую самоценность, внося в системы форм возможность саморазвития на основе картезианской логики. Ортогональность стала специфическим свойством систем архитектурной формы, поощряемым этой логикой. Особенно ярким проявлением ее стали «картезианские» формы конструктивизма и раннего функционализма в европейской архитектуре 1920-х гг. Захватывая в пределы своего интеллектуального влияния организацию и расчленение процессов деятельности, картезианский рационализм того времени создавал впечатление некоего единства принципов пространственной организации зданий и процессов деятельности, для которых они предназначены.
Декарт строил свою рационалистическую систему в интеллектуальной абстракции, чистом мышлении, принимаемом за самодое- товерное, отвлеченном от беспорядочности чувственных образов. Кант полагал, что философское исследование может иметь своим предметом только мышление. Формы созерцания пространства и времени, лежащие в основе математики, «перестают быть у Канта формами существования самих вещей и становятся только априор- ными формами чувственности» . Материальное замыкается в непознаваемости «вещей в себе», форма становится принципом упорядочения материи в ее чувственно данном разнообразии. Неизменности форм, пребывающих во вневременном мире идей, соответствовала ориентированная на канон практика античного ремесла и античного искусства. Кант отнес форму к области знания, представления о вещах и их существовании. Открылся путь к размышлению об изменчивости форм.
Гегель в концепции становления видел синтез неизменности и изменчивости. История в системе его взглядов оказалась становлением, саморазвертыванием творческой силы «мирового разума». Стремясь к адекватному выражению сущности отношений между формой и «материей», Гегель ввел категорию «содержания», которая включает форму и «материю» как снятые элементы. Диалектика формы и содержания становится в его представлении движущей силой развития. Дарвинизм и марксизм сняли ту фатальную предопределенность неким генетически заложенным сценарием, который виделся Гегелю. Форма представала как результат развития процессов изменчивости, направляемых сложными взаимодействиями.
В профессиональном сознании архитекторов форма в XIX в. обрела свою диалектическую пару. Этой парой стала категория функции, введенная в научный оборот еще Лейбницем (1646-1716). Термин, происходящий от латинского functio (исполнение, совершение) указывал на отношение двух объектов, в котором изменения одного влекут за собой изменения другого. Свою четкую формулировку отношения архитектурной формы и функции получили у американского архитектора Луиса Салливена (1858-1924), практика и теоретика, считающегося идеологом Чикагской школы 1880-х гг.
Проблемная ситуация, отраженная в этой паре понятий, определялась «типологическим взрывом» — стремительным нарастанием числа типов архитектурных объектов, которое началось в XIX в. под влиянием промышленной революции и урбанизационных процессов. Стихийно множившиеся типы зданий и сооружений с неус- тоявшимися характеристиками формы затрудняли ориентацию в городской среде, делали ее семантически неупорядоченной, аморфной. Проблема ориентации связывалась с потребностью символического выражения тех новых видов назначения, для которых эти типы создавались.
Подобная линия мысли с наибольшей последовательностью развивалась в США. В соответствии со специфическим культурным климатом страны, где энергичное развитие промышленности рождало острый интерес к технике и естественным наукам, она обрела прагматические акценты. Особое значение для нее имела эволюционная теория, воспринятая как всеобщий принцип постижения разнообразных форм жизни и законов их органической целесообразности. Идеал стали искать в строении живого организма или разумно сконструированной машины. Он определялся как принцип «прекрасно-целесообразного», получивший не только эстетическое, но и этическое значение; с ним связывался пуританский этический императив «правдивости».
