До 1800 года на месте первого «Уолдорфа» паслись настоящие коровы. Сто лет спустя под давлением спроса сама концепция дойной коровы была пересомыслена в технологическом ключе — на свет появляется «Неиссякаемая корова» Кони-Айленда: неподвижная и неживая, но эффективная в смысле производства бесконечного потока молока. Тридцать пять лет спустя «Уолдорф» становится местом последнего пришествия «Коровы» — и это одна из его самых претенциозных сюжетных линий.
Светская колумнистка Эльза Максвелл — как она сама себя называет, «гостиничный пилигрим» — проживает в уолдорфских башнях с момента их открытия. Для поддержания светских знакомств она устраивает в отеле ежегодный прием. Поскольку ей нравится дразнить администрацию, тему каждого праздника она выбирает по принципу ее максимального несоответствия существующим интерьерам. «Тщеславная и безумная мечта сломить капитана Уилли» (ответственного в «Уолдорфе» за организацию банкетов) скоро становится «единственной причиной все растущей экстравагантности моих костюмированных балов».
В 1935 году ее любимая «Терраса звездного света» оказалась уже зарезервированной. Свободен только Яшмовый зал — строгий современный интерьер, напоминающий ей Карнакский храм под Луксором. Максвелл не может упустить такой шанс потребовать невозможного.
«Капитан Уилли, в Яшмовом зале я планирую устроить сельский праздник с танцами в амбаре. У меня будут деревья с настоящими яблоками, даже если яблоки придется пришпилить к веткам. Я хочу замаскировать эти огромные светильники под стога сена. Через всю комнату мы натянем веревки с бельем. У меня будет пивной колодец. У меня будет деревенский оркестр и хлев с настоящими овцами, коровами, ослами, гусями, курами и свиньями…»
«Да, мисс Максвелл, — говорит капитан Уилли. — Конечно». «Это же невозможно, — к собственному удивлению, выпаливаю я. — Как вы собираетесь доставить животных на четвертый этаж „Уолдорфа»?»
«Закажем для них войлочные тапочки, — строго отвечает капитан Уилли, Мефистофель во фраке…».
Главная диковина праздника Максвелл — корова Молли Моэт, дающая с одного бока шампанское, а с другого — виски с содовой.
Ферма Максвелл завершает собой некий цикл: невероятно продуманная инфраструктура отеля, его изобретательная архитектура и все его технологии обеспечивают совпадение манхэттенского последнего слова с самым первым. Но это только одно из многих последних слов.
Заколдованный дом с привидениями, коим является «Уолдорф-Астория», — это не столько конечный продукт долгой эволюции, сколько сумма, сосуществование в одно и то же время на одном и том же участке всех прошлых стадий развития. Чтобы сохранить прежние реинкарнации, их было необходимо сначала разрушить. В словаре манхэттенской культуры перегрузки разрушение есть синоним сохранения.
Клуб «Даунтаун атлетик»
Мы в Нью-Йорке служим черную мессу Материализму.
Мы — конкретные.
У нас — тело.
У нас — секс.
Мы самцы до мозга костей.
Мы обожествляем материю, энергию, движение, новизну.
Клуб «Даунтаун атлетик» стоит на берегу реки Гудзон рядом с Бэттери-парком у южной оконечности Манхэттена. Он занимает участок, «ширина которого варьируется от 22 метров по Вашингтон-стрит до 22 метров 40 сантиметров по Вест-стрит при расстоянии между этими улицами 54 метра 65 сантиметров…».
Тридцать восемь этажей построенного в 1931 году здания достигают 162 метров в высоту.
Широкие полосы из стекла и кирпича делают фасад клуба непроницаемым и почти неотличимым от окружающих его обычных небоскребов.
За внешним спокойствием скрывается, однако, апофеоз небоскреба как главного инструмента культуры перегрузки. Клуб есть пример тотального — этаж за этажом — завоевания небоскреба различными формами социальной активности. В этом проекте американский стиль жизни, американская изобретательность и американская инициатива уверенно опережают все те идеи нового жизнеустройства, которые настойчиво продвигали, но так и не смогли реализовать разнообразные течения европейского авангарда XX века.
Клуб «Даунтаун атлетик» превращает небоскреб в социальный конденсатор в духе конструктивизма: это машина по созданию и усилению определенных видов человеческих отношений.
Прошло всего 22 года, и основные положения теоремы 1909 года стали реальностью в клубе «Даунтаун атлетик», сложенном из 38 платформ, каждая из которых более или менее повторяет по форме участок застройки. Платформы соединены батареей из 13 лифтовых шахт, образующих северный фасад здания.
Финансовым джунглям Манхэттена клуб противопоставляет особую программу сверхрафинированной цивилизации, предлагая полный набор услуг — только на первый взгляд связанных со спортом — по оздоровлению тела.
Нижние этажи оборудованы для вполне обычных спортивных занятий: залы для сквоша и гандбола, бильярдные и т.д. втиснуты между слоями раздевалок. Однако при подъеме на верхние этажи здания — тут сам собой возникает намек на приближение к некоему «пику» формы — посетитель двигается через территории, подобных которым не бывало в истории человечества.
По выходе из лифта на девятом этаже он оказывается в темном вестибюле, который ведет прямиком в раздевалку, занимающую всю центральную часть платформы, — дневного освещения здесь нет. Посетитель разоблачается, надевает боксерские перчатки и переходит в соседнее помещение, где установлено множество боксерских груш (иногда здесь можно побоксировать и с настоящим противником).
С южной стороны ту же самую раздевалку обслуживает устричный бар с видом на Гудзон.
Есть устрицы руками в боксерских перчатках, голым, на N-м этаже — вот «сюжет» девятого этажа, или XX век в действии. Дальше — больше: десятый этаж весь посвящен профилактической медицине. По одну сторону роскошной переодевальной залы вокруг турецкой бани располагается целый ряд процедурных для различных манипуляций с телом: кабинеты массажа и обтираний, кабинет искусственного загара на восемь кушеток, зона отдыха — на десять. С южного фасада шесть парикмахеров озабочены секретами мужской красоты и тем, как эту красоту предъявить миру.
А вот юго-западный угол этого этажа отведен под уже сугубо медицинские процедуры: в специальном кабинете обслуживают до пяти пациентов одновременно. Здешний доктор проводит процедуру «орошение толстой кишки»: введение в кишечник искусственно выращенных бактериальных культур, которые омолаживают организм посредством улучшения обмена веществ.
Это последний шаг на пути вмешательства техники в человеческую природу — история, которая началась на Кони-Айленде с совершенно невинного аттракциона «Бочки любви», приходит здесь к своему драматическому завершению.
На двенадцатом этаже плавательный бассейн занимает весь прямоугольник пола, лифты открываются практически в воду. Ночью бассейн освещен только подводными лампами, так что огромный параллелепипед воды вместе с неистовыми пловцами словно парит в воздухе, зависнув между электрическим сиянием небоскребов Уолл-стрит и отражениями звезд в Гудзоне.
Но, пожалуй, самая экстремальная из здешних затей — это поле для игры в гольф на седьмом этаже: трансплантация «английского» ландшафта с холмами и долинами, узкой речушкой, петляющей через весь этаж, зеленой травой, деревьями и мостиком. Чучело реальности, попытка буквальной реализации идеи «висячих лугов» с картинки 1909 года. Поле для гольфа в интерьере — это одновременно и уничтожение, и сохранение природы: некогда истребленная метрополисом природа теперь возрождается внутри небоскреба как всего лишь один из бесконечного множества его слоев, как некая чисто техническая функция, поддерживающая и освежающая жителей метрополиса в их утомительном существовании. Небоскреб превращает естественное в сверхъестественное.
От первого к двенадцатому этажу клуба сложность и необычность программ возрастают с каждым уровнем. Следующие пять этажей здания посвящены еде, отдыху и общению: здесь располагаются ресторанные залы разной степени уединенности, а также кухни, комнаты отдыха и даже библиотека. После напряженных тренировок на нижних этажах атлеты — все до единого настоящие пуритане от гедонизма — оказываются наконец готовы к встрече с противоположным полом — «Планировка этажей для нас важнее всего, ведь она определяет всю человеческую активность» — так Раймонд Худ, более всех других нью-йоркских архитекторов склонный к теоретизированию, определил манхэттенскую версию функционализма, мутировавшего в условиях перегрузки и повышенной плотности.
В клубе «Даунтаун атлетик» «план» — всегда композиция из разных функций, определяющих для каждой платформы небоскреба особый «сценарий», который, в свою очередь, есть только фрагмент масштабного представления метрополиса.
Следуя некоей абстрактной хореографии, спортсмен перемещается — в последовательности настолько случайной, насколько это может обеспечить дежурный лифтер, — по 38-и «платформам» со всей их технопсихологической машинерией для мужского самосовершенствования.
Такая архитектура есть форма непредсказуемого «планирования» самой жизни. В фантастическом сочетании разных сценариев каждый этаж клуба оказывается частью бесконечно непредсказуемого приключения, которое заставляет безоговорочно покориться вечному непостоянству метрополиса.
