В центре «Луна-парка» находится большое озеро — отсылка к лагуне Чикагской ярмарки. На одном его конце громоздится аттракцион «Пулей-с-горы»; в этой парадной позиции он особенно убедительно призывает спуститься в пучины коллективного бессознательного.
Вдоль озера тянется лес игольчатых структур, образцов лунной архитектуры. Собственные комментарии Томпсона дают представление об остроте его личного протеста против репрессивной системы Парижской школы.
Выслеженный репортером «среди космического беспорядка… архитектор-создатель еще не построенного рая… сидит на потухшем вулкане собственного изготовления, волшебным образом вызывая воздушные конструкции из окружающей его бесформенной пустоты».
Для Томпсона «Луна-парк» — это манифест: «Я, знаете ли, строил „Луна-парк“ по точному архитектурному плану. Поскольку это место развлечений, я отринул все общепринятые классические формы и взял за основу своей модели нечто свободно ренессансное и восточное; где только возможно я использовал шпили и минареты, чтобы добиться того радостного, живого, трепетного впечатления, какое обычно создают изящные линии архитектуры этого стиля. Удивительно, насколько сильно можно воздействовать на человеческие чувства, правильно с архитектурной точки зрения используя простые линии. „Луна-парк“ был построен на этом убеждении — и результаты показали, что убеждение кое-чего стоит».
Сказано в 1903 году.
Главная гордость Томпсона — силуэт парка. «Ансамбль белоснежных шпилей и башен на фоне голубых небес пленяет тысячи глаз, уставших от кирпичных, оштукатуренных и каменных стен Великого города».
До Томпсона башни часто использовались на ярмарках в качестве вертикальных акцентов для помпезных комплексов в духе Парижской школы, как восклицательные знаки в хорошо продуманных архитектурных композициях; их значительность и производимый ими эффект определялись прежде всего их единственностью.
Гений Томпсона в том, что он позволил иглам свободно размножиться, создав целый архитектурный спектакль из их лихорадочной борьбы за первенство. Он трактовал битву шпилей как знак их принадлежности к другому миру, как примету инаковости. Теперь уже лес башен, а не девственная природа Кони-Айленда оказывается противоядием от городского мрака.
Сезон за сезоном Томпсон достраивает новые башни. Уже через три года он хвастается: «Теперь в нашем силуэте насчитывается 1221 шпилей, минаретов и куполов — большой прибыток по сравнению с прошлым годом». Рост этих архитектурных насаждений становится важным критерием жизнеспособности «Луна-парка»: «Понимаете, это же Луна, а она постоянно меняется. Неизменный „Луна-парк“ был бы настоящей аномалией»9.
Пусть на Луне, но Томпсон создал самый первый «Город башен» — город, не имеющий другой функции, кроме как стимулировать воображение и удерживать все узнаваемо земное на расстоянии. Кроме того, Томпсон начинает использовать электричество — важный инструмент новейших иллюзионистов — для удвоения архитектурных форм.
При свете дня башенки «Луна-парка» имеют несколько нелепый и дешевый вид, однако, накладывая поверх их очертаний сеть проводов и лампочек, Томпсон создает второй, иллюзорный силуэт, куда более впечатляющий, чем первый: отдельный город ночи.
