Свою социальную гипотезу Ле Корбюзье разрабатывал, когда Великий кризис достиг апогея и казался ему концом «первого машинного века» (1830—1930), времени социальных конфликтов, алчности и прогрессирующего упадка эстетической культуры. Он ожидал начала «второго машинного века», века гармонии и осуществления идеала «Лучезарного города», но все больше боялся того, что этот век не наступит. Ему стало казаться, что только сильная диктатура может учредить его велением «сверху». Логика утопической мысли толкала его к предпочтению авторитарной власти перед демократией, к мечте о жестком порядке тоталитарного государства. В этом он был един с лидерами синдикалистов, тяготевшими к итальянскому фашизму.
В надежде, что именно власть Муссолини сможет декретировать создание «Лучезарного города», Ле Корбюзье посетил Италию (1934). Но дуче уже потерял интерес к модернистским утопиям. Ле Корбюзье предлагал, основываясь на своих утопических моделях, реконструировать Стокгольм, Цюрих, Антверпен, Алжир, Женеву, Буэнос- Айрес. Предложения не были приняты. Правительство Франции отклонило проект сооружения «Юните» ко Всемирной выставке 1937 г. в Париже.
После поражения Франции в начавшейся Второй мировой войне Ле Корбюзье пытался заинтересовать коллаборационистское правительство маршала Петена. Поняв нереальность радикальных планов, он выступил с идеей «образцовых работ», утверждающих прочность режима Виши, предложив превратить Алжир в «образцовый» город. И этот акт отчаяния не принес успеха. Надежда на Власть с большой буквы, не важно какую, но достаточно сильную для реализации идеи стройного урбанистического порядка, у Ле Корбюзье окончательно увяла.
Он был самым целеустремленным и продуктивным среди авторов архитектурных утопий «машинного века». И его утопии 1920-х и 1930-х было необходимо показать в их последовательности. Но утопии были частью целостной системы творчества Ле Корбюзье. Они питали своими идеями и формальными схемами замыслы, связанные с решением реальных задач, получая в них фрагментарное (и несовершенное по критериям идеала) осуществление. С другой стороны, в конкретном и частном разрабатывался язык форм, который использовался в утопиях. Взаимодействие реального и утопического определяло целостность творческой личности Ле Корбюзье и, в большей мере, — его авторитет, популярность среди элиты профессии и репутацию не только великого архитектора XX в., но и провозвестника новых жизнестроительных идей, как и систем символических форм.
Сам Ле Корбюзье с кальвинистской жесткостью определил: «Элементы, которые образуют основную часть человеческого благополучия: дом и город»… При этом в комплексе его работ «дома играли роль лабораторных экспериментов», да и все проекты, которые создавались его мастерской, «служили пробными камнями при захвате инициативы в области градостроительства».
Проектированием жилищ Ле Корбюзье после переезда в Париж начал серьезно заниматься в 1922 г., когда вместе с двоюродным братом Пьером Жаннере открыл собственное бюро. Первая разработка была посвящена идее, возникшей еще в начале Первой мировой войны — дому-ячейке «Дом Ино». Отсылка к популярной игре имела двойной смысл: предлагаемая для массового индустриального производства ячейка столь же проста и столь же четко стандартизирована, как костяшка домино; ячейки могут также свободно соединяться в прямые или зигзагообразные цепи, как костяшки в ходе игры. Общий смысл — решить проблемы жилища и города промышленным производством объектов, отработанных по форме и способам изготовления, массовым тиражированием «машины для жилья». Автомобильные и авиастроительные фирмы, на технологию которых Ле Корбюзье рассчитывал, не спешили, однако, использовать неожиданную для них возможность.
Идею «Дом Ино» Ле Корбюзье преобразовал в «Дом Ситроен», (1922), проект которого он показал на том же Осеннем салоне в Париже, что и «Современный город». Этот дом-ячейка имел уже не каркасную конструкцию, а глухие несущие панели щековых стен. Обширное остекление торцовой стороны, обращенной к улице (стеклянная стена), позволило увеличить глубину ячейки. В то же время внешняя сторона ее повышена до 4,5 м (что еще более увеличило освещенность), а пространство в глубине поделено промежуточным перекрытием на два слоя с высотой в 2,2 м для спальни наверху и столовой с кухней внизу (Ле Корбюзье писал о происхождении такого распределения пространства: он увидел подобную схему в маленьком парижском кафе). Вариантами «Дома Ситроен», также не нашедшего путь к массовому производству, стали дома поселка Пессак и дом на международной выставке жилища в Штутгарте. В. Кёртис назвал этот тип «архаикой Ле Корбюзье», своего рода Пестумом по отношению к более поздним постройкам. Включенная в 12-этажную структуру «блока вилл» (6 сдвоенных этажей), ячейка обрела новое качество — как бы индивидуальный дом с собственным висячим садом в системе застройки крупного города.
Моделью такой ячейки стал павильон Эспри нуво на Международной выставке декоративного искусства в Париже (1925). Павильон стал кульминацией эстетики пуризма. Ее средствами Ле Корбюзье пытался преодолеть внутреннее противоречие своей концепции: с одной стороны, дом — функциональный объект, «машина для жилья», удовлетворяющая конкретную потребность; с другой — дом как система форм, язык, обращенный к эмоциям и разуму (заявляя, что «дом — машина для жилья», он уточнял, что машина — еще не архитектура). Организация пространства ячейки основывается на чистой геометрии форм, универсальный язык которой воздействует на эмоции любых людей, независимо от их образования и культуры. Создать такой язык, внеисторический и нетрадиционный, Ле Корбюзье мечтал всю жизнь. Второй слой языка форм создавали — в соответствии с догмами пуризма — «объекты-типы», серийные вещи, прошедшие путь отбора и длительного совершенствования в производстве — гнутые стулья Тонета, массивные английские клубные кресла, восточные ковры (и, конечно, пуристическая живопись Озанфана и самого Ле Корбюзье).
Описывая «новую жилую единицу», Ле Корбюзье подчеркивал: «я сознательно употребляю слово «оборудование», а не «меблировка». Он вкладывал в свой термин представление о вещном наполнении среды, которое имеет максимальный полезный эффект и прямое участие в функциях жилища, экономя время, силы и деньги. Цель эта — по его мнению — достигается стандартизацией. Стандартные вещи должны быть не только эффективны сами по себе, но компактны, обеспечивая экономию пространства. Неся в своих формах дух современности, они, по мнению Ле Корбюзье, могут сократить расходы на строительство, как и позволить сделать жилища — и сам город — более компактными. К утопической концепции таким образом добавлена новая грань — гипотеза возможности решить социальные проблемы за счет сокращения расходов рациональными методами формообразования (здесь Ле Корбюзье следует идее, ранее высказанной Лоосом, но подтверждает ее более убедительно за счет как радикальности пространственно-планировочных решений, так и выразительной пластики).
