Национализация земель, недвижимости, промышленных предприятий и общественного транспорта городов, вместе с попытками централизованного планирования, порождали эйфорические ожидания архитекторов, занимавшихся планировкой городов. Казалось, что ситуация открывает прямой путь к «Голубым городам» мечты, что любой идеальный замысел пространственной организации крупного масштаба может быть воплощен в жизнь — дело лишь в точном определении конкретных целей. Радуясь открывающимся возможностям, не задумывались о необходимости юридического оформления новых правоотношений, устанавливаемых в сфере градостроительства. Создание нового кодекса градостроительного законодательства казалось ненужной формальностью (что впоследствии, к середине века, породит множество трудно разрешаемых проблем). Возникла утопическая идея о некоем потенциале гармонической самоорганизации, который обретают города с социализированной недвижимостью. Обманчивость этого миража обнаружилась нескоро. Поначалу он дал толчок многим проектам-утопиям, предлагавшимися как реальные планы создания или реконструкции городов.
На первом этапе развития особое значение имели проекты реконструкции Москвы и Петрограда, где проблемы пытались осмыслить от изначальной основы — решения судьбы больших городов в социалистическом обществе и месте таких городов в системах расселения. Поначалу градостроительные идеи были близки к утопическому романтизму «города-сада». Их традиционный «рустический дух» и красивость связанных с ними конкретных разработок могут показаться парадоксальными в сопоставлении с жизнью, в которой они создавались. Но в российских городах первых послереволюционных лет, с их неустоявшимися социальными отношениями, разваливающимся хозяйством, внутренней миграцией, порожденной «жилищным переделом» и стихийными потоками внешней миграции, люди ощущали себя как бы перемещенными в иное время, иное измерение — в страну утопию. И так же, как первые колонисты, осваивавшие Новый Свет, строили на его чужих берегах дома и поселения, традиционные для оставленной родины, российские архитекторы-планировщики на рубеже двадцатых мечтали создать для изменившейся действительности среду, напоминающую о непрерывности градостроительной традиции, утверждая преемственность культуры вопреки радикальности социальных изменений.
Для проектировщиков, занимавшихся макросхемами Москвы и ее региона структурной основой служила исторически сложившаяся радиальная система дорог, сходившихся к российской столице, и радиально-кольцевая система ее улиц.
Инженер Б.В. Сакулин (1880—1952) в «Схеме экономико-технической организации территории города» (1918) предлагал гипотетическую систему транспортных связей, распространяющую на несколько десятков тысяч квадратных километров радиально-кольцевую структуру Москвы. Четырьмя годами позже (1922) Сакулин предложил систему многоступенчатой иерархии поселений на территории Центрального промышленного района площадью около миллиона квадратных километров, где высшую ступень занимала Москва. Место города в иерархии связывалось со степенью концентрации культуры как главного фактора притягательности (гипотеза, как показало время, не совпадала с пропорциями реального развития — крупными центрами стали Белгород, Брянск, Иваново, которым Сакулин отводил уровень малых городов-садов; в столицу Белоруссии вырос Минск, по Сакулину — один из внешних сателлитов Смоленска и пр.).
В 1918 г. архитектурной мастерской при строительном отделе Московского совета подготовлена первая схем перепланировки Москвы (среди участников работы — И.В. Жолтовский). Основной идеей было сохранение схемы исторически сложившегося радиально-кольцевого плана. Идея трансформирована в соответствии с моделями, предлагавшимися приверженцами движения городов-садов; территорию расчленяли зеленые кольца и зеленые клинья, проходящие по радиусам от периферии до центра. Остроту транспортной проблемы предполагалось снять устройством метрополитена.
Работу в дальнейшем возглавил А.В. Щусев; конечным ее результатом стал план «Новая Москва», завершенный в 1924 г. В его составлении участвовал молодой коллектив, включающий группу будущих лидеров советского архитектурного авангарда. Исходили от принципа планируемого социально-экономического развития городского организма, но завершенных планов и прогнозов такого рода не было. Основывались на интуиции и — в конечном счете — на утопическом мышлении. Исторический радиально-кольцевой план стремились дополнить, следуя его структурным закономерностям. Вокруг центрального ядра предполагалось кольцо городов-садов, связанных с ним скоростными магистралями, а между собой — прогулочными дорогами. Все в целом должно было охватить зеленое кольцо, от которого к центру проникали пять зеленых клиньев. Центр мыслился — по выражению Щусева — напоминающим «солнечную лучевую систему» с главным ядром и специализированными центрами на периферии. Основная ткань города виделась невысокой и неплотной, пронизанной зеленью. Над громадным городом-садом доминировали сложные объемы памятников русской архитектуры, очищенные от позднейших наслоений. Проект формировался как ностальгическое видение никогда не бывшего «Золотого века», ретроспективная утопия. Его наивный консерватизм основывался на заниженных представлениях о перспективах роста городского организма.
Почти параллельно плану «Новая Москва» С.С. Шестаков создавал план «Большой Москвы» (1921 — 1925), также основываясь на сложившейся радиально-кольцевой структуре и модели города-сада. Но у Шестакова преобладал прагматический анализ экономико-географической и ландшафтной ситуации. Площадь города на его схеме втрое больше «Новой Москвы» — прежде всего за счет мощных зеленых полос, кольца которых отделяют внутреннее ядро от новых периферийных зон и определяют его внешнюю границу. Широкие парковые полосы расчленяют периферийное кольцо. Далее проектировались два кольца городов-спутников, создаваемых путем развития существующих поселений. Как и «Новая Москва», проект Шестакова остался лишь рекомендательным документом.
