Вторжение ВОПРА разрушало внутреннюю целостность архитектурного авангарда и создававшейся им «первой утопии». На место тех, для кого утопия была реализацией внутренней потребности, пробивались люди ангажированные, выполнявшие задачи, поставленные перед ними извне. Их целью было вырваться из рядов исполнителей в слой мудрых начальников, направляющих построение и деятельность «живой машины» утопического государства.
Завершение фазы развития давало о себе знать не только явлениями внутреннего разлада в рядах авангарда, но и возникновением своеобразного маньеризма, явления, обычно сопутствующего поздним этапам существования периодов истории культуры. Характерно творчество ленинградского архитектора Я.Г. Чернихова (1889—1951), который в конце 20-х — начале 30-х с удивительной продуктивностью создавал серии архитектурных фантазий. В отличие от фантазий Леонидова, эти работы не заключали в себе начал социальной утопии. В лаконичных рисунках, заполнивших несколько больших томов, Чернихов, отталкиваясь от типологии конструктивистских объектов, стремился выявить художественно-образные средства, вытекающие из применения формально-композиционных методов авангарда, развивая широкое разнообразие «мелодий конструктивизма». «Мелодия» у Чернихова звучит вне постановки социальной или функциональной задачи. Она подчинена общим закономерностям формообразования и стилеобразования в пределах творческого метода конструктивизма и не заключает в себе посягательств на область неизведанного, прокладку в ней новых путей. В этом отличие его композиций и от архитектонов Малевича или проунов Лисицкого.
Работая в крупной проектной организации, Чернихов выполнял скучно-утилитарные проекты промышленных здании, не выходя за пределы ортодоксального утилитаризма. Фантазии с их самоценным эстетизмом служили для него психологической компенсацией прозаического существования под утопическими лозунгами. Параллельно с артистичной аранжировкой «мелодий конструктивизма», Чернихов создавал и серии, в характере романтизированного экспрессионизма: «Архитектурные сказки» и «Исторические города». В них реализовалась и назревавшая в общественном сознании потребность расширить сферу художественно-образных и эстетических ценностей архитектуры, придать ей историческую глубину (в осуществлении потребности прорвать утвердившиеся ограничения и нормы стиля Чернихов повторил устремленность поздних маньеристических стадий развития классических стилей).
На рубеже 1920-х — 1930-х гг. реализация «Великой утопии» столкнулась с новыми обстоятельствами, связанными с урбанизационными процессами, порожденными ускоренной индустриализацией страны (в которой виделось основное направление строительства социализма). Вместе с раскрестьяниванием деревни, подвергаемой коллективизации, началось окрестьянивание городов. Численность рабочих возрастала за счет выходцев из деревни. К традициям городской культуры эти горожане в первом поколении не были приобщены. Слой же интеллигенции, формировавшей эту культуру, истончившийся за годы Гражданской войны, разбавлялся кампанией пролетаризации, ускоренного формирования «красной» интеллигенции. В этой ситуации разрушались культурные традиции как города, так и деревни, разрасталась маргинальная культура, незрелая и эклектичная.
Для этой культуры язык пространственных форм, создававшихся в экспериментах авангарда, был чужд, отталкивал суровой бедностью, отнюдь не связывавшейся с представлениями о социальной справедливости, техническом прогрессе и целесообразности. Традиционное же обладало авторитетом привычного. Символика «победившего класса» связывалась с парадигмой дворца, которая привычно ассоциировалась с осевой симметрией, классической колоннадой, венчающим композицию куполом. Архитектура прошлого вошла в повседневную жизнь и более не воспринималась как символическое воплощение враждебных социальных сил. Возраставший интерес к наследию прошлого в архитектуре питали не только вкусы маргиналов, становившиеся наиболее распространенными в системе массовых вкусов, но и ситуация, складывавшаяся в градостроительстве.
Курс на индустриализацию страны 80% населения которой в 1926 г. составляли крестьяне, мог быть реализован только при резком возрастании темпов урбанизации. Коллективизация деревни стимулировала миграционную активность. Массы крестьян двинулись в города, население которых с 1926 по 1939 г. увеличилось на 23—25 млн. человек. Осуществление намеченных планов требовало качественных изменений в системе расселения и огромных масштабов строительства в городах.
Но торжественно провозглашенные задачи строительства в первой пятилетке 200 новых промышленных городов и 100 агрогородов не были выполнены. К ее концу появились лишь первые жилые кварталы в нескольких новых городах, где были сооружены новые мощные заводы, а те, кто на них работал, жили большей частью во временных постройках — бараках и землянках. Партийному и государственному руководству стало ясно, что для создания полноценных новых городов в обозримом будущем недостаточно ресурсов. Реальное обеспечение индустриализации было мыслимо лишь за счет повышения интенсивности использования существующих фондов при реконструкции сложившихся городов, объединяющей в систему новое и минимально преобразуемое старое.
На поставленные вопросы архитектурный авангард готового ответа не имел. Лихорадочные поиски тоже не дали результатов, которые могли бы направить реальное развитие, что обнаружилось в дискуссиях о градостроительстве, развернувшихся в 1929 г. в связи с составлением плана первой пятилетки.
Город социалистического общества виделся архитекторам высшей целью профессиональной деятельности. Его идеи связывались с утопическим образом человека будущего. Все казалось осуществимым — основания для оптимизма усматривались в устранении частной собственности на землю и недвижимость, а также в плановом, централизованном управлении народным хозяйством. Казалось, что формирование систем расселения и городов открылось для подчинения единой разумной воле, направленной на создание целесообразно организованных систем среды. Вчерашняя мечта о городе-саде была отброшена.
Сторонники авангардных идей сходились на том, что обновление общества должно утвердиться через обновление городов; сохраняла свою привлекательность мысль, что изменение жизни может быть предопределено материальным переустройством ее окружения. Конкретные мнения, однако, непримиримо разделились. Полюса их связывались с «урбанизмом» экономиста Л.М. Сабсовича и «дезурбанизмом» социолога М.А. Охитовича. Все были согласны лишь в одном: существующие поселения необходимо уничтожить, освобождая место новым системам расселения. Обе концепции в равной мере проецировали утопизированные варианты марксизма на пространственную организацию общества.
Сабсович выделял единство противоположно направленных процессов — концентрация сельского населения и децентрализация городов. Конечным результатом виделась равномерная сеть однотипных поселений — «производственно-жилищно-культурных комбинатов», компактных и целостных, с домами-гигантами в 15—19 этажей. Жесткость идеи сопрягалась с наивностью: утверждалось, что чистота системы не допускает использование хотя бы части существующего фонда сооружений. Сабсович считал возможным и необходимым за 10— 15 лет заменить всю сложившуюся систему расселения. Парадокс в том, что он как ответственный работник Госплана знал закрытую статистику, свидетельствующую, что реальные объемы строительства не позволяют даже просто удержать от дальнейшего снижения катастрофически низкий уровень жилищной обеспеченности, сложившийся тогда в городах.
