Больший размах, чем чисто технические искания, получил поиск таких средств выразительности в архитектуре, которые пробуждали бы более широкий круг ассоциаций, и в которых инженерные мотивы занимали бы не главное, во всяком случае, не единственное место. Появились сооружения, в которых видны ассоциации с миром органической природы (иногда одновременно и с миром техники — спираль-ракушка часовни дворца Алворада О. Нимейера, или музея Гуггенхейма Ф. Л. Райта).
В ряде случаев в новых формах выразительность сочеталась с человечностью в смысле сомасштабности, соразмерности с человеком, а также в смысле стремления к адекватному выражению каких-то человеческих идей и идеалов (павильон фирмы Филипс Ле Корбюзье, кафедральный собор в Бразилиа О. Нимейера). Но появилась опасность создания сооружений, гипертрофированно воспроизводящих формы, знакомые по живой природе, нарушающих привычные соотношения масштабов подобных форм и человека. Вместо домов возникают тогда причудливые, угнетающе действующие монстры.
Важным направлением стало обращение к архитектуре прошлого, к народным строительным традициям. Причем в этом обращении был не просто поиск разнообразия как такового или внешней оригинальности формы. Начинал появляться интерес к национальному своеобразию архитектуры, к чертам традиционности. О. Нимейер писал, что в его сооружениях столицы Бразилиа есть нечто, перекликающееся со старой архитектурой Бразилии. Причем не просто за счет использования элементов архитектуры прежней эпохи, а в результате поисков новых изобразительных средств, способных выразить традиционную любовь к изгибам и богатым стремительным формам, столь характерным для нашей архитектуры прошлого. Более отчетливая перекличка с народной традицией (в смысле адресности применяемых архитектурных мотивов) выделила в 60-х годах архитектуру Японии. В Европе шаг в том же направлении был сделан Ле Корбюзье. В капелле в Роншане наклоненные внутрь стены, маленькие, со скошенными гранями оконные проемы заставляют вспомнить средневековые постройки, а шероховатые, слегка искривленные поверхности — традиционное народное жилище.
Повторяются некоторые формальные черты местной архитектуры, отдается предпочтение местным материалам, однако задача — не в компилировании региональных мотивов, а в творческом переосмыслении традиций.
Такой путь освоения наследия представляет собой, пожалуй, продолжение линии, намечавшейся в творчестве А. Аалто, отчасти Л. Кана, позднего Ле Корбюзье и др. При сохранении арсенала технических средств современной архитектуры, а в основном, и свойственного ей лаконизма форм, при использовании новых принципов пространственной организации сооружений и их окружения идет поиск средств достижения более полного масштабного соответствия архитектуры и человека, создания психологически комфортных, привычных пространственных ситуаций, поиск путей связи архитектуры с местными традициями и повышения ее семантической содержательности.
Этот поиск и соответствующее ему направление в освоении наследия наиболее близок и советским архитекторам, хотя и здесь, конечно, проявляется различие в социальной позиции, в мировоззрении проектировщиков.
В социалистической архитектуре устойчивость социальной программы приводит к большей уравновешенности, сбалансированности тенденций формообразования. Иначе решаются и проблемы XVдожественной образности. Тектонически более строги образные ассоциации с миром техники или органической природы, практически не встречаются дома-монстры, лишь редкие сооружения в какой-то степени приближаются к ним, как, например, здание Политехнического института в Минске, слегка напоминающее динозавра. Мотив игрушечного дома, ассоциирующийся с постмодернизмом, находит себе применение только в проектах детских учреждений, где это может быть и уместно.
Теми же чертами уравновешенности, оптимистического и серьезного отношения к общественному значению архитектуры отмечены и поиски путей преемственного использования лучших достижений архитектуры прошлого.
