В своем развитии от функционализма конца двадцатых годов Аалто стремился освободить архитектуру от механических аналогий, вернуть ей антропоморфность, присущую классике.
Но путь к этому он видел не в эклектическом включении в новые структуры опознаваемых знаков прошлого, но в соединении первичных средств современной архитектуры с некой системой ощущений, присущих прошлому, связывающих архитектуру с биологическим или геологическим порядком.
К такому направлению поисков он пришел в свой «красный период». В последние годы творчества он продолжал эту же линию, но преодолел брутальность более ранних работ вслед за изменением менталитета времени, ушедшего от суровости послевоенного десятилетия.
Неофункционализм в архитектуре Советского Союза шестидесятых — начала семидесятых годов Главной проблемой этого периода в архитектуре Советского Союза стало преодоление механистических, утилитаристских крайностей доктрины технологизма, предписанной хрущевской группой реформаторов строительства.
Прежде всего было необходимо выйти за пределы усредненности и тотальной унификации. закрепленных поспешно развернутой инерционной и негибкой производительной базой индустриального домостроения.
Процесс имел широкую поддержку в общественном сознании, не принимавшем метафоры уравнительства, которые были заложены в принцип тотальной стандартизации. Тенденция получила опору и в идейной «оттепели», наступившей после разоблачения сталинизма и опубликования в 1961 г. новой Программы КПСС.
Борьба с бюрократией и инертностью строительного комплекса за «архитектуру с человеческим лицом», утверходающую дух места, активизировалась после отставки Хрущева в 1964 г. В конечном счете, ее целью было утверходение роли личности в архитектурном творчестве и возрождение интереса к личностному началу потребителей архитектуры. Тенденция связывалась с настроениями молодежи и интеллигенции, которые тогда выразил поэт-публицист Евгений Евтушенко.
Преодоление технократических императив и механистической геометрии, стремление к гуманизации архитектуры сблизило поиски архитекторов в Советском Союзе с западным неофункционализмом, что осознавалось (хоть и не декларировалось открыто) уже тогда и стало очевидно в исторической перспективе.
Тенденция эта сплотила архитектурную профессию, исключив сомнения а ценностях «новой архитектуры», овладевшие сознанием большинства архитекторов Запада. На фоне западного кризиса идей возникло ядро оптимистического отношения к перспективам рационализма и функционализма в архитектура.
Информация о мировом архитектурном процессе вновь стала доступной для архитекторов в Советском Союзе и широко обсуждалась. Но на ее восприятие влияло различие не только социальных структур и идеологий, но и визуальных культур.
Трансформация видения мира, начатая на рубеже века под влиянием кубизма, влияла на методы формообразования и восприятия формы в архитектуре. на то, как ощущалась связь между художественным объектом и окружающим его пространственным и культурным полем. В Советском Союзе такое развитие визуальной культуры было прервано со второй половины двадцатых годов, когда художественный авангард перешел на положение андерграунда, в эстетическое сознание стала внедряться доктрина социалистического реализма.
Разрыв, образовавшийся за три десятилетия в самом видении мира, наложил особый отпечаток на неофункционализм в советских республиках. Связанное с ним архитектурное формотворчество было более прагматичным, рассудочным и осторожным, чем в архитектуре Запада.
Началом, ограничивающим формотворчество, был и бюрократический контроль со стороны государства — единственного заказчика. Последний стал причиной парадокса: неофункционализм, возникший из «столичных» инициатив в Москве, получил более динамичное развитие в других городах, прежде всего в столицах союзных республик (Вильнюс, Таллинн, Минск, Тбилиси, Ереван).
Общей предпосылкой всех видов архитектурной деятельности было представление о городе как единой системе — социальной, функциональной, пространственной. В теории — утопической, как показал опыт, — системность города и взаимосвязанность городской среды были частью и продолжением системы планового народного хозяйства, объединенного иерархией органов управлений
На практике единство планового хозяйства оборачивалось конкуренцией между его отраслями и ответственными за них ведомствами. Составлялись генеральные планы городов, представлявшие собой детально разработанные модели их состояния через 20-25 лет.
Но, как правило, перспективы градостроительного развития не учитывались в народно-хозяйственных планах. Эгоистические интересы ведомств вступали в противоречие с интересами города в целом, который не были защищены от их произвола градостроительным законодательств!
Генеральные планы реконструкции и развития существующих городов и их технико-экономические обоснования создавались как документы утопические.
В реальном развитии городских организмов, как правило, возникали дисбалансы, системность их развития оставалась в сфере утопической мысли. Серьезные противоречия, характерные для реализуемых утопий, возникали и при создании новых городов — на свободных территориях или на месте существующих малых поселений. Этим трудностям противопоставлялась концентрация ресурсов на единовременном создании крупных комплексов застройки — жилых или общественных.
