В самом начале этой главы мы привели примеры с прозрачной стеной киблы, что свидетельствует о появлении нового оптического режима мечети. Однако это утверждение неверно, оно не- справедиво по отношению к истории архитектуры Константинополя/ Стамбула. Именно там была рождена и одновременно развернута идея прозрачности стен, которая обращается в окна и, образно говоря, в одно большое окно.
Кроме того, в Константинополе была также рождена архитектурная идея существования купола без стен. Эта идея с успехом была подхвачена Синаном — архитектором османов. Мы вынуждены обратиться к прошлому, дабы усвоить урок преемственности форм и значений в архитектуре, тем более когда речь заходит о сакральной архитектуре.
Итак, речь пойдет об идее открытости. Эта идея, как мы увидим, обладает своими формами представления, которые порождают определенные ситуации различного наполнения от идей вероисповедного свойства до теоретических предпосылок сложения архитектурных дискурсов в архитектуре XX века.
В 1910 г. в Берлине состоялась выставка работ Ф.Л. Райта, которая произвела неизгладимое впечатление на молодых архитекторов Европы: ясность и четкость архитектурного языка и различные варианты открытого пространства интерьера произвели подлинный фурор.
Пять принципов Корбюзье о единстве архитектуры, конструкции и окружающей среды так или иначе касаются каждого из вышеуказанных имен. Несмотря на их различия, каждый из них внес свою значимую лепту в формулировку принципов открытой архитектуры, свободного плана и экспериментов с естественным светом. Неважно, идет ли речь о проникновении света в интерьер или об опытах светового отражения (см. проект первого стеклянного небоскреба Миса ван дер Роэ на Фридрихштрассе в Берлине).
Между Корбюзье в Вилле Савой (Пуасси) и Мисом ван дер Роэ в вилле Тугендхад (Брно), созданных в самом конце 20-х гг., много больше общего, нежели различий1. Все сказанное можно подытожить словами Миса:
«Вместо того чтобы решить новую проблему при помощи старой формы, нам пристало разработать новые формы, исходящие из самой природы новых проблем».
Хорошо известно, что идея открытости в архитектуре является порождением западной архитектуры в творчестве Ле Корбюзье и Ф.Л. Райта. Логично задаться вопросом: какое отношение к современной мечети имеет архитектура средневековых мусульман и даже византийцев?
Мы давно привыкли к тому, что концептуальная открытость современной мечети, пространственная непрерывность интерьера и архитектурной среды непременно связывается с теоретическими достижениями западной архитектуры, с именами Ф.Л. Райта, Ле Корбюзье, Миса ван дер Роэ.
Между тем весьма похожие проблемы получили свое архитектурное развертывание в истории архитектуры византийцев и турок-османов. Для чего, спрашивается, нам в книге об архитектуре современной мечети понадобилось серьезное отвлечение в архитектурную мысль византийцев, османов и Европы XX века?
Дело здесь не просто в схожести проблем открытости, как мы сказали выше. Много существеннее другое — важно как, каким образом осуществляется открытость внутреннего пространства вовне. Дело в методе, а также в существе архитектурной мысли как таковой, как говорится, sans frontières.
Свои рассуждения мы начнем с некоторых аспектов во взаимоотношениях между византийским и мусульманским мирами. Здесь можно вывести некоторые закономерности. Они, как представляется, касаются в первую очередь того, что должно быть репрезентировано со всей возможной силой в зодчестве и искусстве.
Это нечто является идеей не специфически религиозного содержания. Эта концептуально оформленная идея может быть названа открытостью, внутриположенной культурам, открытостью к рефлексии на чужое и авторефлексии на себя.
Открытость следует отличать от раскрытости. Культура не может быть раскрыта до конца, подобно городу или стране, любую культуру оберегают от посягательств стены, пробить которые удается только времени. Стены уставшей от социальных и политических распрей Византии одолели тюрки, но не арабы.
А между тем, именно с арабами у византийцев существовали вполне конструктивные отношения добрососедства, невзирая на сложность дипломатических, политических и религиозных противоречий. Принцип открытости примечателен тем, что он вовсе не предполагает разрушения стен и наведения онтологического беспорядка в одной из устоявшихся культур.
Дело совсем в другом: открытость сродни диалогу, но диалогу безмолвному, действующему не по принуждению и не в силу договоренности, а по умолчанию. По умолчанию в нашем случае говорят не столько люди, сколько вещи, которым необходимо дать шанс разговориться.
Открытость понимается нами как принцип, основополагающий предобразное состояние искусства Византии и Ислама1. Ведь категория образа, особенно в Византии, обладает символической и, соответственно, замкнутой для инородцев природой.
Образ не открывает, а ограждает, предохраняет. У открытости как силы, как основополагающего принципа есть только одна альтернатива — закрытость внутри религиозных предписаний той и другой культур. Открытость есть принцип отношения искусства и архитектуры не к чему-то лежащему за пределами культуры, а к особому восприятию творчества, преодолевающего любые границы во имя их преодоления.
