Архитектурная форма как выразительная форма, в отличие от просто пластической художественной формы как тоже выразительной формы, выражает посредством совместной выразительной работы художественного и прагматического моментов не самое себя как форму некоторой просто вещи и не вещь как некоторую просто форму, но — смысловые энергии, которые заложены в ней в качестве выразительных. Просто же пластическая художественная форма выражает в форме вещи или вещью в форме самое себя как некоторую раз и навсегда индивидуально построенную выразительность.
Архитектурное произведение дополняет человека до самого себя, приравнивает его себе и целиком же противополагает, не вступая, однако, с человеком в диссонанс. Ведь это произведение — человеческое произведение, а человек заслуживает того, на что способен.
Хотя такая вещь, как архитектурная форма, и является результатом человеческого творчества и не может быть логически выведена из творческих актов животного (вспомним сентенцию Маркса о пчеле и архитекторе), тем не менее, будучи взятой в историческом разрезе, она не оказывается результатом лишь неких сугубо субъектных порождений этого творчества (в отличие от созидания просто пластической художественной формы).
Архитектурная форма 6 ее особенности, с одной стороны, имеет вполне различимую историческую привязку к времени создания, с другой, — полноценно включает содержательность просто пластических форм, зачастую действительно анонимных. Настоящее имя архитектурной формы — имя эпохи, ее породившей.
Однако эстетическое бытие обеих пластических форм — архитектурной и художественной — остается в выразительных моментах бытием некой особой формы предмета, формулированного в качестве совместности этих форм, и именно это бытие есть эстетический образ, рисунок этой формы в моем сознании.
Этот рисунок представлен как образ и даже модель всеобщего, то есть как символ (ордер, храм, обелиск). Конечно, первоосновой всякой архитектонической формы является чувство пространства, которое в свою очередь коренится «в ощущении человеком собственного тела и, таким образом, носит психофизический характер.
Структурные формы, членения и детали представляют обнаружение этого чувства в материале посредством художественной деятельности» [Бринкман 1935-6, с. 151]. Если бы А. Э. Бринкман, представитель формального метода, не сказал этого, следовало бы полагать, что чувство пространства является не первоосновой «всякой архитектонической формы», а лишь более или менее верным средством ее выражения как именно архитектонической.
Но верно другое — «особенное чувство пространства, свойственное какой-либо эпохе, сообщает ей архитектоническую творческую силу. Стремительные формы служат этому чувству средством выражения. Чувство пространства и форма его выражения находятся в таком же отношении друг к Другу, как мышление и речь» [Там же].
Но не только. Форма выражения вообще пребывает в отношении к тому, что она выражает (в том числе и «чувство пространства»), подобно взаимной работе речи и мышления, действительной лишь когда существует elan vital, «жизненный порыв» (А. Бергсон) для их проявления.
Таким образом, не что иное, как «жизненный порыв» речи и мышления породил античную культуру, не что иное, как безмерное чувство пространства, вмещенное и удобно расположившееся в ограниченном объеме греческого космоса, и одновременно парадоксальная замкнутость перспектив породили эллинскую архитектуру как человекосообразный феномен.
