22 февраля 1763 г., по отбытии императрицы в Петербург “до будущего присутствия”, было повелено отдать гору “желающим и с платежа в казну и дозволить кататься летом и зимою дворянству, купечеству и всякаго чину людям, кроме подлых”. В апреле последовало распоряжение вокруг горы насадить шпалерник липовый “деревьям чаще”, а в конце форса у щита сделать рамы “с картинами створчатыми”. Характерно, что около горы Екатерина II пожелала использовать не одни лесные, но и плодоносные деревья — яблони, груши и другие. “Для низости в конце форса”, чтобы вода не затопляла прилегающее пространство, по обе стороны горы было велено “вырыть пруды и выемою землею низкие места увысить”. Кроме того, в мае 1763 г. дворянству было позволено кататься по воскресеньям, вторникам и четвергам с тем, чтобы “внутрь забора лакеи и подлые люди не входили”. Сделанные “при той горе две вертящиеся карусели с прищепляемыми крючками одноколясочками” требовалось переделать в соответствии с указаниями И.И. Бецкого 16.
Катальная гора, расположенные рядом с ней карусели и качели составили нечто родственное другим увеселительным затеям, предпринятым в связи с коронационными празднествами. Они вписывались в единый режиссерский замысел вместе с карнавальным шествием “Торжествующая Минерва”, сочиненным Ф.Г. Волковым, и праздниками в Головинском дворце как отдельные эпизоды одного достаточно демократичного и светского праздника. Воспользуемся случаем упомянуть в той же связи исполненный архитектором Карлом Бланком чертеж увеселительных затей в Головинском саду. “План новопостроенным в Москве за Оперным домом катальным горам и прочему” изображает галерею с комнатами, горы с въездами и раскатами на обе стороны, карусели, “беседку при фортунах”, “беседки при кеглях”, перспективы, обсаженные липами и березками, дороги для проезда, покои для караула, пруд, канал, который еще надлежало вырыть. Кроме того, предусматривалась посадка деревьев на 20 саженях 17.
Во второй половине XVIII столетия Покровское представляло собой большую усадьбу по обеим сторонам Рыбинки, соединенным между собой одной осью — мостом. Этот принцип напоминает о приемах, использованных в Алексеевском и Головинском дворцах, свидетельствуя в пользу древнерусского происхождения ансамбля. Вместе с тем, обе части по-своему самоценны: Новый сад, подчиненный рельефу местности, имел еще одну ось, направленную к Яузе и подчеркнутую скатами катальной горы. Оценивая композицию в целом, можно сказать, что в результате поэтапного строительства возник вполне характерный для Москвы ансамбль. При внушительных размерах он отличался известной элементарностью — составлен из незначительных по числу и довольно простых по очертаниям элементов. Определенная случайность в их взаимоотношениях обусловлена особенностями уже сложившейся композиции, рельефом местности и другими функциональными обстоятельствами. Можно сказать, что Покровское отразило общие закономерности подмосковных усадеб, лишенных петербургской регулярности и отмеченных явно выраженной асимметричностью.
Последнее отнюдь не исключает привлекательности. Легкая читаемость композиции делает ее по-своему непритязательной и симпатичной.
Архитектура дворца отвечала общему характеру ансамбля. Он представлял собой ризалитный блок с парадным двухсветным залом и системой пересекающихся под прямым углом анфилад. Особенностью его являлись, очевидно, продиктованные полузагородным расположением открытые галереи под арками, обращенные в сторону пруда. Типовая для своего времени планировка и квадратные пропорции комнат свидетельствовали о достаточно наивном пространственном мышлении. Такие черты делали композицию Покровского созвучной другим планировочным приемам, использованным в родственных ему по стилю Перове и Тайнинском.
Замысел Растрелли был сложнее, дороже и, возможно, поэтому остался неосуществленным, благодаря чему Покровское сохранялось в том виде, который вполне соответствовал его московскому происхождению. Впрочем, дворец был удобен, и под стать всему стилю ансамбля с присущим ему сочетанием красоты и целесообразности. Партеры и боскеты, прогуливаясь по которым можно было лакомиться плодами и ягодами, уводят Покровское к Измайлову времен Алексея Михайловича, создают ощущение почти сказочного благоденствия, затейливой, но вполне разумной веселости. Флоральный оттенок лишал эти ансамбли привкуса высокой эстетики петербургских пригородов. Подобно тому, как это имело место в прикладном и народном искусстве, в значительной части московской архитектуры и в провинциальном портрете, они радовали своим размахом и укрупненностью форм, сочным изобилием, яркостью и разнообразием растительности. Раскачивающиеся в “веселых рощах” качели, быстро вращающиеся карусели, мощные раскаты катальных гор здоровой снежной зимой, на масленицу, Пасху, и в жаркие летние дни создавали ощущение вертограда. Вся зона слита в приятное целое: и берег Аннинского дворца, как когда-то называл его В.И. Баженов, и Анненгофская роща, и Головинский сад, и Покровское составляли одно из лучших украшений Москвы.
Всю вторую половину столетия усадьба продолжала оставаться одним из любимых мест отдыха. После коронации Александра I наступило обычное для старой столицы затишье. Пригородные дворцы регулярно не использовались и пришли в упадок. Эта участь не миновала и Покровское. Опись 1811 г. рисует его как “дворец каменной”, с залом, шестнадцатью покоями и двумя сенями. В покоях находились тринадцать изразцовых и одна кирпичная русская печь. Площадки каменных крылец выложены белой лещадью, ступени каменные. Под дворцом имелись три выхода с деревянными ветхими накатами. При дворце существовала каменная кухня, крытая по лубу тесом, с жилыми покоями и сенями. В описи упомянуты также два сада. В Малом саду липы “насажены шпалером” и имелась деревянная беседка, в Большом — дороги “сажены березами”, а у бывшей катальной горы — липами 18.
