В суфизме одна из конечных степеней познания обозначается словом «ахадийат» (единство). Одним из пояснений этого состояния служит известный хадис: «Был Я сокрытым сокровищем и возжелал Я быть познанным и потому Я сотворил мир».
Однако людям дозволено и самим, через высшие творческие достижения, прикасаться к священному. Мы уже обсуждали это по отношению к христианской культуре, когда после готической эпохи честь и «функция» теофании (Богоявления) перешли от архитектуры сначала к монументальной, а затем и к станковой живописи. Мусульмане также удостоились Богоявления, но иначе, через Священную Книгу — Коран, — переданную им устами Пророка. При этом текст, произнесенный или написанный, стал для приверженцев ислама единственным дозволенным способом отображения мироздания, то есть Творения. Любое же реалистическое изображение оказывается под запретом. Причина этого не столько в опасении вступить в кощунственное соперничество с Творцом, сколько — и это главное — в другом: Бог абсолютен и любая попытка воспроизвести Его Облик или вид Его Творения оскорбительна, поскольку она, как бы ни был талантлив художник, заведомо несовершенна и уже этим наносит обиду самой сути Божественного. Понятно поэтому, что арабский язык с его абстрагиро- ванностью от телесных объектов как никакой другой был достоин того, чтобы стать языком Корана. Кроме того, подобно письму на страницах книги, мир в искусстве ислама прежде всего воплощается на плоскости, в двух измерениях, и из таких же эфемерных плоскостей складываются пространственные кристаллы архитектурных произведений.
Помимо книг Корана единственным рукотворным объектом, обязательным для поклонения со стороны мусульман, является храм Каабы. Все остальные сооружения, как и другие произведения искусства, лишь помогают молитве, организовывая специальное пространство и создавая соответствующий настрой. Однако святынями в обычном понимании они не являются. У мусульман нет ни идолов, ни икон, ни чудотворных мощей (иногда, правда, почитаются гробницы святых, но это скорее проявление уважения к памяти праведников, чем ожидание небесного заступничества).
Отсутствие идеи «особенной» святости того или иного здания, по крайней мере в той степени, как это принято у христиан, освобождает и от специальных стилевых различий между жилыми зданиями и местами молитвы — схожий декор допустимо использовать и в мечети, и, скажем, в гареме. В некоторых странах, например в Египте, это сделало возможным формирование особого типа градостроительного комплекса — кулийе, единых ансамблей, одновременно включающих и мечеть, и школу, и больницу, и общежитие дервишей.
Однако как передать мысль о единстве Вселенной, то есть свидетельстве того, что мир создан одним Творцом, если этот мир запрещено изображать? В данном случае на помощь исламским, прежде всего арабским, творцам пришло культурное наследие предков, кочевников и скотоводов. Два ремесленных умения, знакомых прежде всего кочевым народам, легли (осознанно или подсознательно) в основу одной из главных отличительных черт исламского искусства — стремления к украшению поверхностей причудливыми орнаментами.
Во-первых, это ковроткачество. Украшение ковра, особенно простого ковра кочевников, используемого как пол, стены и потолок легковозводимых шатров и палаток, по природе своей плоскостно и симметрично. Изделие, поверхность которого «проваливается» в перспективу реалистического изображения, — извращение, лишь в малой степени простительное в поздних европейских гобеленах. Используемый по назначению ковер — это граница между внутренним защищенным пространством жилища и стихией внешнего мира, между уютом (пусть временного, но пристанища) и голой степной землей. Ковру поэтому пристало быть плоским не только физически, но и орнаментально.
Во-вторых, это искусство плетения кож: ремешки и плетки, пояса и лошадиная упряжь… Тысячелетиями упражнялись скотоводы в мастерстве вязания узелков, косичек и плоских декоративных накладок из кожаных ленточек.
Именно эти умения помогли в создании восхитительно сложных орнаментов, сплошь, почти без просветов, покрывающих стены исламских построек. Вообще-то мы, европейцы, обычно неправильно смотрим на подобный декор, когда, любуясь им, стараемся охватить взглядом и вместить в сознание всю композицию сразу, получить целостное впечатление. На самом деле нужно не торопясь и со вкусом следить за бесконечным путешествием каждой ленты или каждого украшенного листьями ростка. Так, не отрывая глаз от череды переплетений, охватывающих всю декорированную поверхность и «сшивающих» в единое целое все произведение, даже грандиозную постройку, мы, по существу, видим идеальную иллюстрацию к теории Платона о Едином, о мироздании, пронизанном неразрывными нитями замысла Творца.
