Капиталистическое развитие страны ускорилось, когда была устранена ее политическая и экономическая разобщенность, развилась концентрация промышленности и капитала, возникли мощные монополии. К концу века США уже занимали первое место среди промышленных стран мира. Конкуренция побуждала к поискам технических новшеств и новых методов организации труда в самых различных областях производства. Новая техника проникла и в строительство, где стальные конструкции вытеснили чугун, после того как в 1870-е годы началось массовое производство стального проката. Однако буржуазные заказчики, стремясь в одних случаях к наиболее экономичным и кратчайшим путям достижения практической цели, в других — добивались утверждения престижа, демонстрации богатства, власти, что само по себе выступало как цель. Суровость торжествующего века стали не удовлетворяла буржуа, пробившегося «наверх», — для себя лично он хотел превратить его в позолоченный век.
Такой заказчик требовал от архитектора использования самой современной для своего времени техники, чтобы создать изощренный комфорт, и применения всех нозых методов, позволяющих ускорить строительство и уменьшить затраты. Но он продпочитал видеть здание облаченным в формы исторической архитектуры не потому, что таково было требование его собственного вкуса, но потому, что эти формы служили тем символическим языком, который использовался для утверждения престижа. Такой заказчик, кроме того, знал силу денег и не желал мириться с превосходством европейской культуры, о котором ему слишком часто напоминали. И он хотел за свои деньги перенести Европу (< своему порогу, удовлетворяясь вначале подражаниями или копиями, а позднее и попросту закупая в беднеющей Европе фрагменты исторических зданий.
Символическая форма в сознании и архитекторов и заказчиков все более обосабливалась от структуры зданий уже в архитектуре классицизма по мере ее развития. Такое обособление получило новый толчок в неоготике. Во второй половине XIX века, когда язык архитектурной формы стал восприниматься предельной упрощенностью, единственный стиль уже казался недостаточным для того, чтобы передать разнообразие смысловых значений, которые пытались вложить в архитектуру. Появился эклектизм — «архитектура выбора», основанная на произвольных комбинациях заимствованного из всего арсенала форм, созданных мировым зодчеством. Сам по себе выбор оригинала для подражания представлялся жестом творческим, несущим определенное содержание: жилому дому приличествует «георгианский» или «тюдоровский» стиль, церкви — готика, театру стиль Людовика XV (изысканные развлечения!), строгость вечной красоты античного ордера должна отличать музей, библиотеку или мемориальную постройку, неоренессанс избирался для банка.
Собственно создать нечто классическое или готическое не было целью. Бли- зость имитаций к оригиналам была различной. Встречались иногда почти буквальные повторения — уменьшенная реплика купола собора Петра в Риме версальского Трианона, а в Нэшвилле в 1893 году среди зеленой лужайки архитектор У. Смит соорудил оштукатуренную копию Парфенона в натуральную величину, служившую для выставок. Однако такие примеры были, скорее, ис- клЮчением. Архитектор-эклектик обычно видел себя творцом нового, в котором утверждаются вкус и грамотность, основанные на уроках прошлого. Вера в собственную культурную миссию побуждала варьировать и даже заменять некоторые мотивы сочиненными заново, комбинировать исходные образцы или синтезировать нечто из нескольких. Формы прошлого «редактировали», освобождали от резкостей и «неправильностей», от слишком индивидуального и попросту непонятного.
Калейдоскоп форм имел и свои социально-психологические корни. Быстрая урбанизация Америки во второй половине XIX века, рост ее промышленных центров разрушали привычный порядок, привычную среду. Отчуждение труда в условиях капиталистических отношений рождало раздробленность мировосприятия, а вместе с ним и расщепление личности. Эстетическое восприятие было отсечено от деятельности — интеллектуальной и практической. Искусство и техника обособились в сознании людей как разные миры. Обращение к прошлому могло казаться путем к утраченному единству и стабильности в мире фрагментарном и неустойчивом.
