Вообще, несмотря на то, что все народы разные, человечество объединяют самые простые вещи. Все люди рождаются и все умирают. Для того чтобы человек родился, нужен мужчина и нужна женщина. И человека всегда интересует, как устроен мир, что в этом мире зависит лично от него. Ответы на эти вопросы делят мир на Север и Юг, Запад и Восток.
Мир европейцев всегда создан, построен. У него всегда есть начало — День творения или Большой взрыв; предполагается и конец — Страшный суд или тепловая смерть Вселенной.
Для человека Востока мир просто есть. Он развивается и растет, как вырастают из семян растения, но у него нет ни Сеятеля, ни Творца. На Востоке важнее не конструкция мира, а сам процесс существования в нем. При этом человеку не надо упорядочивать мироздание, возвращая его к тождеству с божественным проектом, потому что никакого проекта нет. Есть лишь путь, и его нужно достойно пройти: подчиниться потоку жизни и жить в гармонии с ним. Это как плавание в могучей спокойной реке. Вы не обязаны оставаться на месте, но не стоит и суетиться, бороться с течением. Быть в гармонии с общим потоком — вот главное. Человек Востока в жизни — как в пути. Человек Запада — как спорт смен — на дистанции.
Впрочем, не всех устраивает и вечное пребывание в дороге, ведь она полна опасностей, за поворотом судьбы ждут неудачи и страдания, и никакое счастье не бывает вечным. Выход, причем буквальный, был предложен в VI веке до н. э. индийским царевичем Сид- дхартхой Гаутамой, после духовного «пробуждения» ставшим Буддой Шакьямуни. Именно он научил людей, как вырваться из череды перерождений, покинуть колесо сансары и вернуться в Великую пустоту. С точки зрения европейского человека, это не слишком соблазнительное решение. В самом деле, если, умирая, человек перерождается в другом живом существе, он вроде бы побеждает смерть. Более того, всегда есть возможность примерным поведением раз за разом улучшать карму и последовательно возвращаться к жизни со все более высоким «социальным статусом» — от животного к человеку, от касты неприкасаемых к касте брахманов и так далее. Что же хорошего в том, чтобы вслед за несчастным Берлиозом, уже упоминавшимся оппонентом Воланда, отправиться в небытие?
В этом кроется еще одно важнейшее отличие в представлениях об устройстве мира на Западе и на Востоке. Для европейцев пустота — это объем, в котором ничего — совсем ничего — нет. Для восточных же мудрецов пустота — то, что включает в себя абсолютно все; это потенция, из которой является весь мир, материальный и духовный. Как белый — «бесцветный» — цвет, включающий в свой спектр все цвета радуги. Вырвавшись из цепи перерождений, человек возвращается в родную стихию, в абсолютную полноту бытия. Великая пустота — это Великое единство.
Из этого следует еще одна отличительная черта мудрости Востока — неверие в силу слова. Если для христиан «в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1: 1), то для жителей Срединной империи (Китай) и Страны восходящего солнца (Япония) слово — лишь грубый и несовершенный инструмент, иной раз более способный навредить, чем помочь. Собственно, европейцы (а также мусульмане) тоже не всегда доверяют словам, иначе бы у них не появилась поэзия, да и вообще литература. Ведь великое искусство создания метафор, сравнений и гипербол на самом деле призвано ухватывать смысл того, что кроется между словами и словами не выразимо. Однако на протяжении тысячелетий упрямый и целеустремленный человек Запада не прекращает попыток отразить устройство мира именно словами или иными знаками — математическими формулами, например. Человек же Востока больше надеется на интуитивное проникновение в суть вещей. Отчасти поэтому его вполне устраивает иероглифическое письмо, допускающее многозначность трактовок и подразумевающее выстраивание цепочек вольных ассоциаций там, где европеец ждет от своих букв четкой и однозначной информации. Идет уже третье тысячелетие с тех пор, как европейцы, а также арабы отдались власти логики (не у всех, правда, это хорошо получается). Таков «мир Аристотеля», который, практически до появления хиппи, не допускал учение Будды на свою территорию. Наверное, не случайно буддизм, зародившись в Индии, то есть ровно посередине между Востоком и Западом, быстро и бескровно (иначе он в принципе не может) распространился в сторону Тихого океана, вплоть до Индокитая, однако не сделал и шага в противоположном направлении.
Согласно учению Будды Шакьямуни, каждый может и должен стать Буддой, то есть Просветленным. Однако письменные инструкции здесь не помогут, недостаточно будет и просто следовать неким правилам. К этому нельзя прийти умом, что-то должно измениться в самом состоянии сознания. Необходимо озарение. И слова тут бессильны (наркотики, кстати, тоже). Наоборот, слова «загрязняют», затуманивают суть, уводят от Истины или скрывают ее своей речевой завесой. Истину Будды можно познать лишь непосредственно, без медиумов, коими являются и письмена, и звуки речи, и строгие логические конструкции. С точки зрения эстета с Дальнего Востока (а там все — эстеты), слова говорят меньше, чем паузы между ними. В этом, кстати, суть знаменитой эстетической категории югэн, обозначающей искусство тайны, намека, пустого промежутка. Мы в России лучше всего знаем ее по «мхатовским паузам». Не случайно так ценится в Японии Чехов… Пауза в театре, как и белизна рисовой бумаги, проступающая между рисунками и иероглифами, напоминает нам о бесконечном могуществе пустоты и призрачности любых проявлений реальности. Все, что мы видим и слышим, что нам дорого или ненавистно, о чем мы знаем и что мы помним, — только видимость, мираж, нечто, на время проявившееся на поверхности Великого ничто и достойное лишь любования, но не привязанности. Похоже на лотос, прекрасный цветок, распустившийся на глади спокойных вод, темная глубина которых непроницаема для взгляда. Призрачность мира, неизъяснимая словами и неподвластная логике, — это и есть, вероятно, главная Истина, принять которую можно лишь через озарение.
Особенно наглядно об этом рассказывает искусство дзен-буддизма (в Китае — чань-буддизма). В принципе, и в европейской графике оставшаяся нетронутой белизна бумаги играет важную роль, примиряя две художественные противоположности — плоскостность, исходящую из физических свойств листа, и пространственность, силой нашего воображения создающую за экраном поверхности бесконечную глубину. Однако в искусстве Китая и Японии это свойство графических произведений получает особый философский смысл. Мягкая кисть художника или каллиграфа не просто оставляет след черной туши на свитке. Иероглифы стихов, трогательный смысл которых дописывается уже в сознании читателя, прекрасные горные пейзажи, проступающие сквозь туман, изящные звери, распускающиеся цветы и гордые красавицы появляются как будто из глубины листа, из белых сакральных недр творения, и готовы раствориться, вернувшись в объятия породившей их пустоты. Все это наглядная иллюстрация правоты учения дзен, согласно которому, в отличие от традиционных буддийских представлений, человеку вовсе не нужно стремиться к тому, чтобы стать Буддой. Он уже Будда, является им, как и всякий другой. Проблема же в том, что внутренний Просветленный скрыт в глубине личности под слоями страстей и пустых привязанностей и, чтобы раскрыть, расчистить Будду в себе, нужно освободить сознание от мыслей и чувств, от рассудка и «здравых рассуждений». Это последнее утверждение хорошо иллюстрируют коаны — знаменитые притчи-загадки, смысл коих можно постигнуть, только отказавшись от привычных представлений о добре и зле и от опоры на логику.
