Наследие барокко и классицизма, которое к нам хронологически ближе, пробуждает более широкий круг ассоциаций (хотя, может быть иногда и менее глубоко переживаемых). Здесь также вызывает почтение возраст сооружений, мастерство строителей, и декораторов и т. д. Но появляются и новые мотивы. Мы воспринимаем игру в историю, проявлявшуюся в использовании стилистических мотивов античности, возрождения, средневековья (русская готика), в конструировании руин в тогдашних парках. Чувствуем и игру в мифологию — в названии садовых беседок храмами (что узнается хотя бы по табличкам с названиями сооружений), в колоннадах и скульптурах города. Сознательно или подсознательно, но мы оцениваем регулярность строений и планировки как пропаганду рациональности, своего рода гимн человеческому разуму. Все в совокупности очерчивает для нас контуры мировоззрения эпохи, дает представление о философских исканиях и об утвержденности в каких-то найденных взглядах на мир. Почтение к пытливости и своеобразной эрудированности наших предков может сочетаться у нас с пониманием наивности некоторых направлений их философствования. В мире, порождавшем эту философию и эту архитектуру, ощущается совершенно иной темп жизни. И мы сами, соприкоснувшись с ним, как бы вырываемся на время из власти ритмов современной жизни, и приобщаемся к неспешному ходу мышления и созерцания, для которых и создавались окружающие нас постройки и предметы.
В наследии этого времени значительно больше конкретно-исторических памятников, связанных с вполне определенными событиями, с отдельными личностями. Думается, например, что для Ленинграда чрезвычайно важным событием стала реставрация дома Меншикова с восстановлением черт его первоначального облика. Получил зримое воплощение первый период становления города, возник своего рода символ раннего Петербурга.
