От философских спекуляций, наполняющих книгу «К архитектуре», в следующей своей книге, опубликованной в Париже в 1925 г., «Урбанизм» (в русском переводе 1933 г. — «Планировка города») Ле Корбюзье перешел к конкретной форме утопического идеала. Он начал с эстетического обоснования этой формы, используя идеи пуризма, доводимые иногда до абсурда. В трех первых главах обосновывается утверждение, что геометрия прямых линий и прямых углов не только функциональна, обеспечивая наилучшие условия для скоростного передвижения, но и прекрасна своей ясностью, необходимым условием высшей культуры: «Будучи свободным, человек тянется к чистой геометрии. Тогда он создает то, что называется порядком». Более того: «Культура — это прямоугольное состояние ума… В истории форм момент прямой — это конечный пункт». Общее утверждение переносится на форму, которую принимает планировка города: «Человек идет прямо, потому что у него есть цель; он знает, куда он идет… Осел идет зигзагами». За этими словами авангардиста Ле Корбюзье стоят классические реминисценции: Витрувий, Вазари. Ортогональная геометрия предлагается им как свойство стиля жизни, отличающее периоды цивилизации от периодов варварства.
Современность связывается с высшим порядком, ортогональной геометрией: «…современное чувство — дух геометрии, дух конструктивности и синтеза. Точность и порядок — главные условия для него… Индивидуализму и его бросающим в жар продуктам мы предпочитаем банальность общих мест, повседневность, правило предпочитаем исключению… героическая красота слишком театральна для нас. Мы предпочитаем Баха Вагнеру и дух, который вдохновлял Парфенон, духу, создававшему соборы». В таком утверждении есть своя доля истины. Ортогональные системы рациональны, а иногда и необходимы в инженерном проектировании. Современному восприятию открылись ценности повседневного, анонимной городской жизни. Но абсолютизация идеи, соединяемая с социальными аргументами, превращает ее в универсальный критерий формообразования, доводя до абсурда.
Идея воздействия на развитие жизни через архитектуру и архитектурную форму к концу книги об урбанизме входит в ее содержание все более концентрированно, получая политическую окрашенность — хотя Ле Корбюзье и настаивает на аполитичности своей технократической установки. «Моя роль — быть техником,…поскольку после русской революции стало очаровательной прерогативой как наших собственных, так и большевистских революционеров, держать титул революционности только для самих себя». Он пишет, что его сурово критиковали за то, что в своем идеальном проекте он не снабдил лучшие здания этикетками «Народный дом», «Совет» или «Синдикалистский зал», как и за то, что не увенчал весь план лозунгом «Национализация любой собственности». «Мой «Современный город» не имеет этикетки, он не посвящен ни нашему буржуазно-капиталистическому обществу, ни Третьему Интернационалу. Это техническая работа… Вещи не революционизируются, делая революции. Реальная революция лежит в решении существующих проблем».
Ле Корбюзье заявлял себя аполитичным технократом. Но «Проект современного города на 3 млн жителей», выполненный в 1922 г. и приведенный в «Урбанизме» как лабораторная работа, свидетельствует о политической ориентированности его градостроительного идеала. Повторяя социальную схему «Государства» Платона, Ле Корбюзье делит население на три категории, закрепляя их иерархию пространственно: горожане — (1) элита, «капитаны индустрии» — те, кто выполняет функции управления в деловом центре и живет в самом городе; (2) население пригородов, работающее в периферийных промышленных зонах и живущее в городах-садах за пределами зеленого пояса; (3) те, кто обслуживает деловую часть города, но живет в городах-садах. Деловой центр — 24 стеклянных небоскреба в 60 этажей, включающие офисы от 10 до 50 тыс. работающих в каждом. Они занимают место «стеклянного собора социализма» и окружающих его общественных зданий «короны города» в эстетических утопиях экспрессионистов.
Этот центр как будто не имеет символической ценности. Ле Корбюзье видел смысл современного города в быстроте обмена — идеями, информацией, талантами, трудом. Соответственно его геометрический центр занял терминал всех видов транспорта (включая самолеты, которые должны были садиться на плоскую плиту его покрытия); по сторонам от него на основе прямоугольной модульной сетки
обособленно расположены среди зелени парка картезианские стеклянные башни. Высота небоскребов мотивируется Ле Корбюзье не прославлением сосредоточенных в них функций управления, а решением задачи — освободить землю для зелени. Впрочем, Ле Корбюзье лукавил — вся их бесстрастно стандартизированная и регулярно расставленная толпа, конечно же, была символом — символом «машинного века», эпохи торжествующей рациональности. Макс Вебер заметил, что господство разума в западном обществе XX в. означает преобладание бюрократии. И центр «Современного города» — ее пуристский апофеоз: «…небоскребы таят в себе мозг города, мозг всей страны, они воплощают систему работы и управления, регулирующую общую деятельность».
По Ле Корбюзье, здоровье города — его способность обеспечить скорость передвижений, а значит — свободу обменов, встреч, торговли. Проектирование координированных систем транспорта — ключевая проблема: «город, построенный для скорости, построен и для успеха». Ле Корбюзье классифицировал различные виды движения по скорости и используемым для них средствам, разделяя по разным уровням, следуя приему, введенному в круг утопий Сан-Элиа, и лишь переводя его из романтизма футуристической трактовки в плоскость строгой рациональности.
Ле Корбюзье в своем «Современном городе», однако, создавал идеал, практически противоположный тем, которые выдвигали Фурье,
Э. Говард, а позднее — Ф.-Л. Райт. Высшая ценность для него — порядок, устанавливаемый и руководимый «сверху», тяготеющий к централизации. В интервью 1940-х гг. он сетовал: «Всю мою жизнь люди пытались раздавить меня. Сначала меня называли грязным инженером, потом живописцем, который пытается быть архитектором, потом архитектором, который пытается заниматься живописью, потом коммунистом, потом фашистом». Проект «Современный город» обращен не к капитализму и не к коммунизму. Он полагал, что технократическая организация, в сущности, служит одним и тем же целям в пределах любой политической системы. Индустриальное общество в любых ситуациях должно управляться сверху квалифицированными просвещенными людьми. Пытаясь выступать как политически неан- гажированный технократ, он продолжал традицию социальной мысли, восходящую к Анри де Сен-Симону.
