Нельзя не признать, что содержательно в основе историзма лежало стремление найти в прошлом какую-то опору для современного культурного развития, для формирования современной идеологии. Для части общества на первом месте оказывались традиции самодержавия и вероисповедная общность, выражаемая в тоновском русско-византийском стиле.
Для другой части главной была идея народности, и тот же самый историзм заставлял искать культурные связи с местными, отечественными архитектурными традициями. Эта часть общества противопоставляла Тону творчество иного мастера — А.М. Горностаева. Горностаев больше обращался к архитектурным мотивам русского XVI и XVII веков. Но главное — он использовал эти мотивы пластически более убедительно. В данной работе нет возможности заниматься сопоставительным анализом художественного творчества двух мастеров.
Нет достаточного материала и для того, чтобы оценить личное отношение каждого из них к храмостроению как особой области зодчества. Придется ограничиться констатацией, что творчество каждого из них оценивалось обществом как выражение неких светских программ — «официальной народности» у Тона, «неофициального» русского стиля — у Горностаева .
Чувствовалось, однако, что адресацией к прошлому, иллюстрирующему современные идеологические программы, проблема не исчерпывается, что в храмовой архитектуре в используемых прототипах есть еще какие-то важные содержательные стороны. В поиске их некоторые авторы стали обращаться к символике, что, впрочем, не принесло заметных успехов.
В нескольких статьях затрагивал эту тему известный церковный писатель А.Н. Муравьев, однако не все написанное им на эту тему даже увидело свет. Митрополит Филарет писал редактору одного из изданий в 1849 г.: «Статью про Константинопольский храм Святой Софии отдал я к напечатанию… назначил я к исключению… все, что сказано о архитектурной символике храма (ибо я не вижу, почему бы четвероугольник значил смерть, а овал воскресение)».
Несколько больше чуткости, а может быть, просто словесного искусства, проявил поэт и художественный критик князь П.А. Вяземский, писавший в 1855 г. о вновь построенной православной церкви-усыпальнице в Висбадене: «Византийская архитектура храма с куполами своими, смело и, так сказать, одушевленно подымающимися к небу, отличается резким и самобытным рисунком своим».
Замечание об одушевленности средневековых архитектурных форм храмов, в частности — русских храмов, надолго останется одиноким, закрытым не только для художественных критиков, но и для большинства архитекторов. В лучшем случае говорится о некоем, порождаемом средневековыми храмами, религиозном настроении. Так, Л. Бенуа писал в 1894 г. в пояснительной записке к своему проекту собора в Варшаве: «Византийское влияние отразилось на русском церковном зодчестве сильнее других не только потому, что оно самое древнее по времени, но и потому, главным образом, что оно самое родственное по религиозному духу.., отражает эту эпоху начального светлого, высокого и чистого религиозного настроения».
Чаще же всего ни заказчики, ни архитекторы в опубликованных текстах во второй половине века вообще не упоминают о стилистике храмовых построек, об их «религиозном настроении».
