Можно сделать вывод, что церковное руководство и заказчики не уделяли много внимания архитектурным формам храмов, за исключением того, что было связано с иконостасами и стенописью. В остальном важно было, что храмостроение отказалось от классицистических ордерных форм.
Но важно не только потому, что классицизм ассоциировался с язычеством, но еще и просто потому, что он стал не моден и было неприлично возводить храм в отжившем стиле. Предпочтение стало отдаваться формам, декларировавшим непрерывность культурной традиции.
Впрочем, буквальное наследование восточнохристианских стилистических традиций было необязательным, что продемонстрировало творчество М.Д. Быковского. Быковский, как известно, использовал для храмов мотивы готики, романики, раннего Ренессанса, отчасти даже классицизма. (Последний, впрочем, применен в достаточно отчетливой форме не в храме, а только в колокольне Никитского монастыря).
Но ордерные мотивы соединяются у него с неордерными, характерная для классицизма артикулированность архитектурных форм сменяется большей их слитностью; во многих случаях, особенно в интерьере, появляется свойственное эклектике ковровое заполнение поверхностей.
Этого оказывается достаточным, чтобы признать церковные постройки Быковского вполне достойными своего высокого назначения. Игуменья Страстного монастыря Евгения (Озерова) нашла, например, великолепными вновь построенный собор Ивановского монастыря (1879 г.) и Владимирский собор Спасо-Бородинского монастыря, возведенные по проекту Быковского.
Интересно, что она же примерно в те же годы неодобрительно отозвалась об Исаакиевском соборе в Петербурге: «нашла массу богатых материалов, громадность, мрачность и ничего, что бы влияло на душу». Эти слова говорят о том, что новая церковная архитектура не только рассудочно адресовала к историческим прототипам, но и оказывала иное эмоциональное воздействие, нежели классическая. И, может быть, особенно характерны в этом отношении работы Быковского, казалось бы, далеко не всегда связанные напрямую с восточно-христианскими прототипами.
Важен был не столько стиль, сколько настроение. «Византийский» интерьер собора Ивановского монастыря вполне отвечал примененному эпитету «великолепный». Но убранство, например, церкви Троицы на Грязех скорее можно признать уютным благодаря его пластической детализированности и иконному убранству. При этом архитектура не претендовала, конечно, на создание образа «Неба на земле», ограничиваясь образом «Дома Божьего», только более уютного, чем раньше.
Заметим, что ордерные мотивы в архитектуре храмов, будучи мало популярными, сохранялись в некоторых постройках на протяжении всего XIX века. Даже в 1901 г. условием конкурса на храм в селе Згуровка было проектирование его в формах барокко.
Недостаточность содержательных сакральных программ храмостроения иногда приводила к потребности восполнить это особым характером росписей храма (что вполне отвечало характерному для эпохи преимущественному вниманию к храмовой живописи).
Появлялись совершенно не традиционные предложения, предопределенные «литературностью» всей культуры эпохи. В качестве примера можно привести программу митрополита Филарета по росписи кладбищенского храма Гефсиманского скита. Стены должны были покрыться иллюзорными картинами, изображающими природу, в которую вписывались бы сюжеты из священной истории: «простор оставить для картин, для которых не желаю ни рам, ни разделений, чтобы не подавать мысль о стенах, когда картины должны представлять природу.
Правая сторона храма могла бы назначена быть для [изображения] усопших святых, восставших и, по Евангелисту, идущих в Иерусалим явитися многим. Перед ними, к востоку, врата и вид части Иерусалима, за ними, к западу, кладбище, на котором они восстали». Сходную идею высказывал в 1846 г. знаменитый живописец А.А. Иванов: «У меня давно был план украсить внутренние стены московского храма Спасителю ландшафтами, т.е. послать русских художников в Сирию, чтобы написали с натуры все те места Св. Земли, где случились важнейшие происшествия со Спасителем.
Стены можно разделить на две половины поперек: первая нижняя будет представлять места, как они есть теперь, а вторые верхние — реставрированные, с небольшими фигурами эпохи Христа, напоминающими исторические происшествия». Иванов, в отличие от митрополита Филарета, предлагает внешне наглядную, даже познавательную, но богословски не осмысленную схему. Но, в то же время, оба предложения роднят изобразительность, оторванность от структуры храма, поиск неканонических иконографических решений.
Программы такого рода крайне редки и характерны только для переходного периода середины века. Позднее устанавливается вполне определенная практика храмостроения, основанная на использовании архитектурных мотивов допетровского и, отчасти, византийского зодчества с вполне традиционными программами росписи.
Вторая половина XIX века представляет собой в этом отношении достаточно монолитное явление, в котором лишь отчасти меняется ориентация на тот или иной круг прототипов и, к концу периода, начинает более активно дебатироваться вопрос о роли декоративного мотива и структуры целого в формировании художественного образа храма, точнее — в передаче традиционного образа русского православного храма.
